Автор: Lesya Рейтинг: PG-13 Жанр: Romance и немного философии, POV, AU Персонажи/Пейринг: Фауст/Джун, Фауст/Элайза, Пайлон и все семейство Тао Disclamer: Авторы отказываются от всех прав на персонажей Х. Такеи Правила размещения: Только вместе с этой шапкой Summary: Несколько эпизодов из жизни Джун Тао Предупреждение: Возможно, найдете ООС. Яой и юри не ищите Фэндом: шаман кинг
Пролог Кабина лифта скользит вниз медленно, плавно и бесшумно. Сквозь прозрачные стены можно увидеть, как приближается земля. - Это твое окончательное решение? Молча киваю в знак согласия. Брат задает этот вопрос уже в тысячный раз, и ответ ему прекрасно известен. Как известно и то, что фамильное упрямство семьи Тао попросту не позволит мне поддаться его уговорам. Но Рен проявляет настойчивость. Напрасно. Я уже все для себя решила. - Это действительно необходимо? - спрашивает Рен и тут же, не давая мне возможности ответить, быстро произносит. - Мне бы не хотелось, чтобы ты уезжала… Я слегка приподнимаю левую бровь. Братишка всегда был скуп на проявления чувств и эмоций. Насколько мне известно, чувствительность для Рена тождественна слабости. Но ведь глава клана Тао не должен быть слабым, верно? Привязанность к сестре - это тоже слабость. Нас так воспитали. Дядюшка… да хранят его Небеса. Отворачиваюсь к окну, чтобы Рен не видел моего лица. Солнце слишком яркое, больно слепит глаза. И я сама себе не могу ответить, почему с небывалым упорством смотрю именно на солнце. - Твой отъезд ведь никак не связан с… - cекундная заминка, брат пытается подобрать правильные слова. - … с этими разговорами о твоей помолвке? - Нет. Никак не связан. Ложь. Конечно же именно с "этими разговорами" он и связан. - Джун, - братишка отталкивается от стены и делает шаг в мою сторону. - Теперь глава клана Тао я, а не дядя. Он может говорить все что угодно, но вопрос о твоем замужестве теперь решать мне. А я не стану насильно выдавать сестру за ненавистного ей человека ради денег или каких-то связей! Ты же знаешь… - Спасибо, Рен. Это действительно очень много для меня значит. Слова благодарности произнесены холодно-бесстрастным тоном. Они ничего не значат. Так же, как и пламенная речь брата. Бессмысленное сотрясание воздуха. Формально, одержав победу над дядей, Рен действительно стал главой клана Тао. Формально, его мнение теперь было определяющим во всех вопросах, касающихся нашей семьи. Формально, именно он имел право решать, кто станет моим супругом. Ключевое слово: "формально". Рена нельзя назвать глупым. Для своего возраста он достаточно умен и проницателен. Но ему ведь еще нет шестнадцати, и в его душе сохранилась какая-то совершенно детская наивность. Хотя для меня всегда оставалось загадкой, каким образом, с малолетства следуя принципу: "Уничтожай, или уничтожат тебя", можно было сохранить в себе этот кусочек детства. Бесконечно светлую веру в Справедливость. Моя вера в Справедливость рассыпалась пылью где-то в далеком прошлом. Хотя меня воспитывали гораздо менее жестко. Как бы там ни было, действительным главой клана Тао был, есть и остается наш ненаглядный дядюшка Ен. Именно его мнение действительно является определяющим во всех вопросах, касающихся нашей семьи. Именно он действительно будет решать, кого мне придется назвать супругом. Ключевое слово: "действительно". Хотя нельзя отрицать, что после того поединка многое изменилось. Теперь дядя больше не может открыто игнорировать мнение Рена. Наверное, это можно назвать прогрессом. Теперь могущественный Ен Тао вынужден действовать осторожно, тайно плести интриги, чтобы сохранять за собой положение реального главы клана. Впрочем, дядя не очень расстроен. В интригах ему всегда не было равных. - Теперь он не может все решать за нас, как это было раньше, - тихо, но как-то отчаянно произносит брат, словно прочитав мои мысли. - Я ему не позволю! Ты невыносимо наивен, Рен! - Я верю, - несколько секунд мне требуется, чтобы натянуть на лицо улыбку, а потом я вновь поворачиваюсь к брату. - Я просто хочу немного погостить у Йо и Анны. Ты же знаешь, мы не виделись больше месяца… - Джун, ты уже полгода не была в фамильном особняке, - напоминает Рен, недовольно хмурясь. - Мама жалуется, что ты не отвечаешь на ее письма. Так ведь тоже нельзя… И мама, и дед, и дядя - они все переживают за тебя. И я буду переживать, если ты… - Напрасно, - я равнодушно пожимаю плечами. - Впрочем, ты прав… Я напишу маме. "Напрасно" - вот ключевое слово этого разговора. Уговоры Рена, мои успокаивающие улыбки - все напрасно и бессмыслено. Решение уже принято, остается идти до конца. Ко всему прочему, мою улыбку нельзя назвать искренней: я не могу справиться с нервным напряжением. Остается надеяться, что братец не заметит моего волнения. Самое печальное, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что мое бегство от замужества также не имеет особого смысла. Я просто пытаюсь отстрочить неизбежное. И дядюшке это тоже известно. Именно по этой причине он пока не особенно стремится вернуть меня в лоно семьи Я иногда самой себе напоминаю собаку, которую держат на длинном поводке. Жалкая иллюзия свободы. - Мне не удастся тебя уговорить, верно? - Нет, не удастся. Мелодичный звон свидетельствует о том, что лифт достиг первого этажа. Пластиковые двери беззвучно открываются, и я без раздумий покидаю прозрачную кабину. Следом в холл выходит мой хранитель - Ли Пайлон. Он сегодня непривычно молчалив. Я знаю, Пайлону тоже не нравится мой очередной отъезд. - Жаль… Да, мне тоже жаль. Но с губ срываются совершенно другие слова. - Братишка ты так расстроен, словно я уезжаю на другой конец света, - качаю головой, делаю вид, что мне ужасно весело. - Ты в любой момент сможешь со мной связаться. Кстати, вы ведь с Йо тоже довольно давно не виделись, может поедешь со мной? Я точно знаю, что он откажется. - Я должен вернуться в Китай, извини, - Рен кривит губы в печальной усмешке. - Какие-то проблемы? Мой голос звучит чересчур уж безразлично. Мне совершенно все равно, как дела в поместье Тао. Было бы смешно, если б не было так печально. - Нет. Просто дела, - коротко и сухо отвечает брат. - Передавай привет Йо, Анне и Манте. Он смотрит на меня очень пристально, как будто мысли хочет прочесть. - Обязательно передам. Выходим на улицу. День сегодня удивительный. Какой-то… чересчур радостный, что ли?.. Накануне вечером был сильный ливень, и в воздухе до сих пор пахнет сыростью и свежестью. Светит солнце, небо голубое и чистое, а мир вокруг кажется невероятно ярким, как будто обновленным. Рен провожает меня до машины. Дорогой черный автомобиль отчего-то кажется мне неуместным на этой светлой улице, залитой лучами утреннего солнца. Мне теперь все кажется нелепым: и мрачный взгляд Рена, и укоризненное молчание Пайлона, и моя собственная глухая безразличная тоска. Я легкомысленно встряхиваю головой, и моя улыбка становится чуточку более естественной. - Я вылетаю в Китай завтра утром, - Рен замечает перемену в моем настроении, и выражение его лица становится менее напряженным. - Хорошо. - Позвони, когда доберешься. - Да, конечно. Вот и все. Трогательное прощание с братом состоялось. Никаких теплых родственных объятий и уж тем более слез - все спокойно и сдержанно, как и принято в семье Тао. Рен делает несколько шагов назад, Пайлон открывает для меня дверцу автомобиля. Решение принято, остается идти до конца. - В аэропорт, - устало приказываю я, обращаясь к водителю. - Желательно, побыстрее. - Госпожа Джун?.. Водитель - совсем еще молодой парнишка - в недоумении оборачивается. Он растерян. Еще бы: хозяин-то давал совсем другие инструкции. - А-э-ро-порт, - повторяю медленно, по слогам, с легким раздражением в голосе. - Понимаешь? Са-мо-ле-ты. Мне. Нужен. Самолет. Тебя что-то удивляет? - Но господин сказал, что вас нужно доставить в Фунбари Онсен… Пайлон отворачивается к окну. Он говорит, что не осуждает меня. Но на самом деле, это не так, я знаю. Осуждает. Пайлон уверен, что бегство - это не выход из положения, и, пожалуй, в глубине души я с ним согласна. Пайлон считает, что есть другой путь решения проблемы, и вот тут он, к несчастью, ошибается. - Неважно, что он сказал, - спокойно обрываю я неуверенное бормотание водителя. - Господин дал тебе неверные указания. Парень медленно кивает, точно загипнотизированный. Я знаю, он потом все расскажет Рену. Это ничего не изменит, будет уже слишком поздно. - В аэропорт, - в третий раз повторяю я, и водитель покорно кладет руки на руль. - Быстро. Я опускаю темное стекло, чтобы помахать Рену на прощание. Братишка улыбается (для этого ему явно приходится прилагать усилия). Он делает неуверенный жест рукой, я посылаю ему воздушный поцелуй, продолжая изображать веселье. Машина мягко трогается с места, и вскоре гостиница, а вместе с ней и Рен, исчезают из виду. Возвращается тяжелая, горькая меланхолия, и я поднимаю стекло, чтобы скрыться от радостного света дня. - Скажи, что я поступаю правильно, - тихо прошу я, не глядя на своего хранителя, но обращаясь именно к нему. - Я знаю, что ты так не считаешь… Просто скажи. Мне это нужно сейчас. Пайлон молча обнимает меня за плечи, и я прижимаюсь щекой к его груди. Он не может согласиться со мной. Просто пытается утешить. У него холодные руки, а меня трясет, точно в лихорадке. - Решение принято. Остается идти до конца. Слишком белый - Добрый день. Длинная крайне утомительная дорога. Многочисленные пересадки с самолета на самолет. Шумные грязные аэропорты. Люди с багажом, крикливые, усталые, нервные и, порой, совершенно безумные. На улице идет мелкий серый дождь, и низкое темное небо почти ощутимо давит на плечи. В общем, есть все основания сомневаться в том, что день действительно добрый. Но я улыбаюсь, и пухленькая медсестра в идеально отглаженном и безупречно белом халате доброжелательно улыбается в ответ. - Добрый день, мисс. - Могу я увидеть доктора… - я на несколько секунд замолкаю, но потом все же заставляю себя договорить. - … доктора Фауста. Доктора Фауста. Ну да. Очень забавно звучит, в самом деле. Надеюсь, эта женщина не примет меня за умалишенную. - Вас записать к нему на прием? - невозмутимо уточняет медсестра. - Или вы уже записаны? - Нет. Ни то, ни другое. Я по личному вопросу. - По личному? - тонкие брови женщины недоуменно приподнимаются. Я застенчиво улыбаюсь. Нетрудно угадать, о чем сейчас подумала эта медсестра. Красивая девушка, совсем молоденькая - и по личному вопросу. Предполагаю, что бедный доктор Фауст и его частная жизнь станут главной темой для обсуждения среди персонала больницы на ближайшие пару недель. - Да. И, если можно, я бы хотела встретиться с ним поскорее. Видите ли, я приехала издалека и ужасно устала с дороги… На широком румяном лице медсестры отражается растерянность. - Я вас провожу к нему в кабинет, - после недолгого раздумья сообщает женщина, торопливо поднимается со стула и едва заметно кивает, приглашая следовать за ней. Я приятно удивлена этой вежливостью и услужливостью. Мы быстро идем по длинным больничным коридорам, мимо сотен одинаковых белых дверей с темно-синими табличками. Медсестра периодически оглядывается, проверяя, не потерялась ли я в этом бесконечном белом безумии. Я вижу, что женщина очень хочет спросить меня о чем-то (вероятно, узнать, что же это все-таки за таинственный "личный вопрос"). Но она молчит, а я продолжаю застенчиво улыбаться. В больничных коридорах пахнет лекарствами и какими-то травами. А еще здесь душно, и у меня немножко кружится голова. - Мы пришли, - передо мной очередная белая дверь с темно-синей табличкой. - Подождите минутку. Я сообщу доктору Фаусту, что к нему посетительница. - Да, конечно, - я устало прислоняюсь к стене, а медсестра заходит в кабинет. Пайлона я оставила на улице, на широком больничном крыльце. Он сам об этом попросил. В отличие от меня, мой хранитель очень любит дождь. Я встряхиваю головой. Я в самом деле ужасно устала. Шутка ли, в рекордные сроки перебраться из Японии в самый центр Европы. К тому же, путешествия меня всегда слишком утомляли: я по природе своей домоседка. Однако кошмарный перелет того стоил - теперь дяде непросто будет найти меня. Впрочем, я привыкла реально смотреть на вещи. Для Ена Тао нет ничего невозможного. Остается только надеяться, что своим бегством я доставлю ему немало хлопот. Мелочь, а приятно. - Джун Тао?.. Дверь открывается. Ноздри щекочет резкий запах лекарств. И без того почти болезненно светлый коридор становится еще светлее. Пухленькая медсестра вновь неуверенно растягивает губы в улыбке. Но я не смотрю на нее. Все мое внимание сосредоточено на высокой сутулой фигуре только что возникшей в дверях кабинета. - Да. Добрый день. Замираю в нерешительности. Я слишком не готова к этой встрече. Чувствую себя очень, очень неуютно. Он улыбается так, будто действительно рад меня видеть. Если и удивлен, то немного. Нервное напряжение сдавливает грудную клетку, и мне становится трудно дышать. - Рад встрече, - медленно, почти нараспев произносит мужчина. - Милая Джун Тао… Надеюсь, с вами и с вашим братом все в порядке? У него тонкие черты лица, бледная, кажется, почти прозрачная, кожа и синие, точно весеннее небо, глаза. Изящная линия губ, прямой нос, высокие скулы - он как-то странно красив. На ум приходит сравнение с мраморной статуей - звучит слишком банально, но определенно близко к правде. У живых людей не бывает таких лиц. Он улыбается, уголки губ приподняты, но в глазах по-прежнему только безразличие и какое-то неземное спокойствие. В глубине зрачков вспыхивают на мгновение и гаснут холодные белые искры. - В порядке, - машинально киваю я. - Извини… те, могли бы мы… я хочу сказать… Есть люди, рядом с которыми холодно. Это невозможно объяснить - только ощутить самому. По позвоночнику ползет ледяная змейка, и я внутренне сжимаюсь, испытывая нечто близкое к животной панике. - Мы можем поговорить в моем кабинете, - Фауст делает шаг в сторону, пропуская меня в комнату. - Грета, возвращайтесь в приемную. - Да, доктор Фауст, конечно, - медсестра опускает глаза, каким-то быстрым суетливым движением заправляет за ухо прядь волос. - Если вам что-то понадобится… - Благодарю. Пока ничего не нужно. Пухленькая Грета исчезает, кажется, мгновенно, словно растворяется в воздухе. Я делаю неуверенный шаг вперед, прилагая все усилия для того, чтобы, подобно медсестре, не опустить взгляд. Мне почти страшно, и я всячески пытаюсь скрыть свой страх. По тонким губам некроманта по-прежнему скользит легкая улыбка. - Присаживайся, - Фауст указывает мне на небольшой диванчик, стоящий в углу. - Ты сегодня бледна, Джун… Что-то случилось? Я какое-то время молча смотрю на него, пытаясь собраться с мыслями. Я в растерянности, а глаза Фауста совсем не отражают эмоций. Его лицо напоминает мне маску, и от этой мысли становится неуютно. - Нет. То есть… не совсем. У нас получается какой-то неправильный разговор. Ненормальный, неестественный. Диалог двух плохих актеров в окружении нелепых декораций. Сценарист - бездарность, и спектакль ждет полный провал. - Я понимаю, что мой приезд для вас большая неожиданность… - Да, я немного удивлен. Фауст садится за свой письменный стол, такой же белый, как и все вокруг. Кажется, можно раствориться в этой ослепительной белизне. Слишком много света. - Так получилось… - я неопределенно взмахиваю руками, жест получается смешной и лишний. - Так получилось, что мне нужна ваша помощь. - Помощь? - некромант едва заметно приподнимает одну бровь. - Как интересно… Разве я могу чем-то помочь тебе? Я неуверенно смотрю в его равнодушные синие глаза. Говорю прямо и снова как-то совсем по-детски. - Меня хотят насильно выдать замуж. Мне кажется, в его глазах на мгновение мелькает какая-то бледная тень изумления. Выражение лица не меняется, так что я не могу сказать точно. Он молчит, поэтому мне приходится продолжать. - Дядя хочет… хочет укрепить отношения с одной из самых влиятельных семей в Китае. Они наши партнеры в бизнесе, поэтому… - я делаю плавное движение кистью, горько улыбаюсь. - Дядя говорит, что так поступали всегда. У меня нет права голоса в этом вопросе. - Что-то почти средневековое... - Фауст качает головой. - Забавно. Что может быть забавного в этой истории? Мне трудно понять - Этот человек, мой жених, он… он ровесник моего отца. Старше меня почти в три раза. Фауст, поймите… - мне очень жаль себя, и я понижаю голос до шепота, чтобы не было слышно, как он дрожит. - О, Небо, я конечно знаю, что вам это все безразлично, но… Поймите, мне семнадцать лет, и я… - Нет, успокойся, Джун. Я понимаю тебя. Если понимает, то почему так холоден и равнодушен? - У нас в семье такие правила, - почти оправдываясь, тихо произношу я. - И мое слово ничего не значит. Поэтому я здесь. - Извини, я не совсем… - Я уехала так далеко, как могла. Понимаете, у меня не так уж много друзей… - я чувствую себя неуютно в этой белой комнате, инстинктивно сжимаюсь в комок. - Я сказала Рену, что уехала к Йо и Анне, взяла билет на самолет и… Просто вряд ли кому-то придет в голову искать меня здесь. Думаю, что все это выглядит ужасно глупо… Да и звучит, наверное, глупо... - я говорю быстро и нервно. - Должно быть, я сейчас очень смешно выгляжу. - Я не смеюсь. Я поднимаю взгляд и тут же вздрагиваю от неожиданности. Фауст стоит буквально в шаге от меня, не услышала, как он подошел. На его лице по-прежнему безразличие, но теперь мне отчего-то кажется, что это всего лишь маска. Какие чувства, какие эмоции Фауст испытывает на самом деле, мне неизвестно, и это создает смутное ощущение тревоги. - Почему? - неожиданно спокойным голосом спрашиваю я, глядя на некроманта снизу вверх. - Ведь вам смешно. Вы улыбались. Он часто-часто моргает, как будто удивленный моими словами. - В самом деле? Понятия не имею, сколько лет Фаусту (около тридцати, наверное, может чуть больше), но когда он удивлен, то выглядит совсем как ребенок. В свое время Фауст, должно быть, был очаровательным карапузом. Смешно… Какой все-таки нелепый разговор. - Я не смеюсь, - повторяет Фауст, по прежнему с легким недоумением наблюдая за мной. - Мне действительно жаль, что так… - Нет, не стоит. Жалость - отвратительное чувство, - довольно резко отвечаю я. - Вы замечали?.. Жалость унизительна. Фауст на несколько мгновений закрывает глаза, касается ладонью лба, задумчиво проводит пальцем по бледной щеке. Высокий, невозможно худой, ужасно сутулый - этот доктор сам выглядит тяжело больным. Его как будто очень утомляет этот разговор. - Ты, может быть, хочешь чаю? - голос его, тем не менее, звучит вполне доброжелательно. - Я не предложил раньше… Ужасно невежливо с моей стороны. - Чай?.. - я немного шокирована столь резкой сменой темы разговора. Он улыбается почти радостно, а в глазах снова только усталое безразличие. Выглядит действительно страшно. - Извините, я сказала что-нибудь не то? - прямо спрашиваю я; веду себя на грани бестактности. - А где же твой хранитель, милая Джун? - Фауст словно не слышит меня. - Ли Пайлон, верно? Я когда-то видел фильм с его участием. Довольно давно… Помню, мне очень понравилось, хотя я не большой поклонник этого жанра кино… - Ли Пайлон на улице, - я тяжело вздыхаю. - Фауст, почему вы ведете себя… так?.. Он качает головой, не переставая улыбаться. Очень странный человек. Рен в свое время немного рассказывал мне о Фаусте. Безумный некромант, пытающийся воскресить свою погибшую возлюбленную - какой романтичный, трагичный и пугающий образ. Живая иллюстрация к афоризму: "Любовь - страшная сила". Человек, сломавший свою судьбу и искореживший душу ради любви, несомненно достоин сострадания и восхищения. Сумасшедший Повелитель Могил вызывает отвращение и ужас. Деревенский врач Иоганн Фауст - талантливый медик, серьезный и задумчивый молодой человек… Кто о нем знает? - Доктор Фауст… В кабинет робко заглядывает Грета. Женщина явно смущена, боится поднять взгляд на своего начальника. Наверняка она долго размышляла, стоит ли беспокоить доктора Фауста, когда он занят решением "личных вопросов". - Доктор Фауст… Пациенты… - Как быстро время летит!.. - некромант смотрит на большие настенные часы. - Милая Джун, я вынужден тебя покинуть. Больные требуют внимания. У него странная манера общения с малознакомыми людьми. - Я освобожусь примерно через два часа. Прошу, пожалуйста, подожди меня здесь. Я не знаю, что мне сказать в ответ, поэтому просто киваю. Грета и Фауст уходят; я остаюсь одна в белой комнате. Голые крашеные стены навевают уныние; тишина разрывает уши. Слишком темный Я просыпаюсь среди ночи от жутких криков, доносящихся из соседней комнаты. Поначалу я совершенно ничего не могу понять. Где я? Почему вокруг так темно? Мне почти восемнадцать лет, и я безумно боюсь темноты. Ужасно глупо, правда? Дома, в Китае, я всегда оставляю на ночь гореть маленькую лампу; ее мягкий свет совершенно не мешает спать, зато разгоняет страшные черные тени, которые, как мне кажется до сих пор, обладают собственной волей. Маленькая Джун боялась призраков, населяющих мрачный старинный особняк семьи Тао. Девочке казалось, что по ночам духи умерших зовут ее из темноты, протягивают к ней свои бестелесные руки. Маленькая Джун стала почти взрослой и научилась управлять теми, кто перешагнул грань между Жизнью и Смертью. Но страх никуда не исчез - наоборот, с комфортом устроился где-то в глубинах сознания. Страх темноты, страх одиночества, страх перед неведомым - для меня он един в трех лицах. Но Фаусту - этому безумному некроманту с равнодушным взглядом - я ничего не сказала. Гордость семьи Тао не позволила признать свою слабость. Я даже Пайлону велела оставаться в гостиной… Поэтому в маленькой комнатке, почти треть которой занимает массивный старый диван, безраздельно царит абсолютная темнота. И одиночество. Сквозь плотные темно-зеленые шторы бледное сияние луны совсем не проникает. Ночь смотрит на меня тысячами невидимых глаз, протягивает ко мне тысячи бесплотных рук. Липкий ужас сжимает сердце. Не знаю, как мне вообще удалось заснуть. Наверное, усталость сказалась. А теперь эти ужасные крики… Руководствуясь скорее рефлексами и инстинктами, чем рассудком, выбегаю в коридор. И почти тут же встречаю на своем пути препятствие. - О, Небеса… Элайза, как вы меня напугали! Женщина качает головой: не то понимающе, не то укоризненно. Помню, когда я первый раз увидела их с Фаустом вместе, признаться, вначале подумала, что они брат и сестра - так невероятно похожи. Рост, телосложение, цвет волос и глаз, бледная кожа… Внешнее сходство несомненно. Как пара эти двое смотрелись… смотрятся очень гармонично. Кожа Элайзы отчего-то холодно и неярко светится. Я слегка встряхиваю головой, пытаясь отогнать странное видение. Но все остается по-прежнему. Мне не видно в темноте, но могу ручаться, что на тонких губах Элайзы появляется горькая улыбка. У нее такие же холодные руки, как у моего хранителя. - Что случи… Очередной полукрик-полустон доносится из-за двери в спальню хозяев. Мне отчего-то вдруг становится нехорошо. - Госпожа Джун?.. Голос Ли Пайлона действует на меня, как ведро ледяной воды. - Проклятье… Элайза, что происходит? Женщина снова качает головой. Ее холодная ладонь слегка сжимает мой локоть. Элайза делает несколько шагов назад, увлекая меня за собой. - С вами все в порядке, госпожа Джун?.. - тяжелая рука Пайлона ложится мне на плечо; я вздрагиваю. - Разумеется. А что со мной могло случится? - женщина требовательно тянет меня за локоть, и я, кажется, понимаю, чего она от меня добивается. - Элайза, простите, но я не могу туда зайти. Это будет слишком… Я почти вижу, как она недовольно хмурится. - Госпожа Джун, может быть, мне следует… - Не следует, Пайлон. Возвращайся в гостиную. Со мной все в порядке, а остальное не должно тебя волновать, - резко, чересчур раздраженно отвечаю я. - Хорошо, - мой голос звучит немного мягче, когда я поворачиваюсь к Элайзе. - Если вы так настаиваете, я могу войти. Думаю, в этом не будет ничего особенно… Он снова кричит. Я снова вздрагиваю. В спальне, кажется, еще темнее, чем в коридоре. Темнота почти осязаема. Я беспомощно протягиваю вперед руки и делаю несколько маленьких и неуверенных шагов. Дверь за моей спиной с мягким щелчком закрывается. - Фауст!.. - громким шепотом зову я. Я слышу его хриплое, неровное дыхание. Комната очень маленькая, не намного больше той, где сплю я, поэтому кровать должна быть где-то совсем рядом. Еще несколько очень осторожных шагов вперед, и я натыкаюсь на деревянную спинку. - Фауст! - я встаю на колени возле кровати; не могу решиться протянуть руку и коснуться кожи некроманта. - Фауст, вы меня слышите?.. - Нет… Голос звучит едва слышно. Скорее похож на шелест, на шепот. Должно быть, мужчина устал кричать. - Пожалуйста… Пожалуйста!.. - Фауст, проснитесь!.. - мне становится страшно, и я наконец осторожно дотрагиваюсь до плеча спящего некроманта. - Просыпайтесь! Это всего лишь дурной сон, Фауст… - НЕТ!!! Мышцы под моей ладонью внезапно напрягаются, и тело на постели резко выгибается. Дикий, безумный крик точно ножом разрезает ночь. Великий Дух! Никогда не слышала, чтобы человек так кричал… Вероятно, от неожиданности, от слепого ужаса, я рефлекторно вцепляюсь ногтями в кожу плеча Фауста. Как кошка, честное слово… Но некромант, похоже, не ощущает боли. Он даже не проснулся! - Фауст, пожалуйста!.. - Пожалуйста!.. Пожалуйста! - точно эхо повторяет мужчина. - Пожалуйста, не надо… Я не вижу, но чувствую, как он мотает головой из стороны в сторону, как судорожно вцепились руки в простынь. Некромант как будто бьется в лихорадке: он горит, бессвязно шепчет что-то, отдельных слов я не могу разобрать. - Проклятье… - я поднимаюсь на ноги, трясу его за плечи, тщетно пытаясь разбудить. - Проклятье!.. Да что с вами такое! - Я прошу вас, не надо!.. Я не хочу этого больше видеть… Он вдруг отпускает простыню и до боли сжимает мои предплечья. Я тщетно пытаюсь освободиться. Днем, во время чаепития в белом кабинете, когда Фауст передавал мне чашку, я поразилась тому, насколько у него ледяные руки: я почувствовала холод даже сквозь резиновую перчатку (а с этими перчатками Фауст отчего-то не расстается даже дома). "Такие холодные руки бывают только у покойников," - еще подумалось мне тогда. Однако сейчас пальцы Фауста обжигают мою кожу, точно раскаленное клеймо. - Отпустите! Некромант намного сильнее меня. И он совершенно не понимает, что творит. Я чувствую полную беспомощность, но упрямо пытаюсь вырваться. Не знаю, что мешает мне закричать и позвать на помощь Пайлона, но пока я так и продолжаю говорить громким шепотом. Он в очередной раз конвульсивно выгибается, не отпуская при этом моих рук. Я не могу удержать равновесие и утыкаюсь носом в грудь некроманту. Очень мило… Внезапно тело мужчины расслабляется. - Mein Gott… - сильные пальцы неожиданно разжимаются. - Господи… Элайза, я… - Я не Элайза, - спокойно, и даже чуть-чуть жалобно произношу я. Согласитесь, довольно трудно попасть в более идиотскую ситуацию. Хорошо еще, что Фауст крепко спит и не подозревает… - Джун?! Он что, проснулся?! - Вы пришли в себя, слава Небесам… Я безуспешно пытаюсь вновь принять вертикальное положение; никак не получается найти точку опоры. Руки все еще плохо слушаются меня после железной хватки некроманта. Я даже в такой кромешной темноте вижу, как лихорадочно блестят его глаза. Совсем-совсем близко. - Mein Gott! - снова повторяет Фауст; его голос звучит растерянно и как-то беспомощно. - Джун… Что ты делаешь… здесь? Я… - Вам снился кошмар, - прямо заявляю я, кое-как поднимаясь-таки на ноги, и тут же делаю несколько шагов назад. - Вы так страшно кричали… Я пыталась вас разбудить… Он садится на постели. Мои глаза по-прежнему почти ничего не различают в темноте, но я слышу шелест простыни. - Я…
Я слышу судорожный вздох - как будто Фаусту трудно дышать или он плачет. Непроизвольно подаюсь вперед и тут же снова чуть не падаю. Кажется, меня ноги не держат. - Джун?.. - он говорит не шепотом, но очень тихо, и в его голосе звучат какие-то непонятные просительные интонации. - Я тебя не вижу в темноте… - Я вас тоже не вижу. - Я… я просто подумал, что ты ушла. Не уходи сейчас, пожалуйста… Я качаю головой, забывая о том, что некромант не видит меня. Так странно услышать подобную просьбу. Тем более от этого человека. - Я не уйду, - успокаивающим тоном произношу я. - Но я могла бы позвать Элайзу, мне кажется, так будет… - Нет, пожалуйста, не зови ее, - голос Фауста становится едва слышен. - Я после этих кошмаров… Я сейчас не могу… Мне трудно… Я понимающе молчу. На самом деле, я мало что понимаю, но и прямо спросить некроманта не решаюсь. - Джун, пожалуйста… Прошу тебя… Я собираюсь с духом, вновь решительно подхожу к постели и аккуратно сажусь на самый краешек. - Что вам снилось, Фауст? - стараюсь, чтобы голос звучал мягко и ободряюще. - Вам станет легче, если расскажете… Я здесь, я не уйду, если вы так хотите, - после недолгих раздумий, вновь осторожно протягиваю вперед руку. - Это всего лишь кошмар. Обычный дурной сон - и ничего больше… Мои пальцы касаются его щеки. Мужчина вздрагивает и вдруг как-то порывисто сжимает мою ладонь. Его руки больше не кажутся мне обжигающими, но и пугающий ледяной холод не вернулся. - Если бы это было так, - голос некроманта полон горечи. - Если бы… Не обычный дурной сон, нет, Джун… Воспоминание. Моя собственная память мучает меня, Джун. Господи… Господи!.. Он сжимает мои пальцы почти до боли, и мне хочется обнять этого странного человека. Сейчас, когда темнота до предела обостряет чувственное восприятие, я ощущаю его боль, его муку, его душевное страдание как свои. Я интуитивно понимаю, что моя рука для Фауста - та единственная соломинка, которая не дает раствориться в этой безумной Тьме. - Веришь, я больше всего на свете мечтаю забыть… Но я тот день не забуду никогда, не смогу просто. Что я вижу? Всего лишь дверь из темного дерева… Стены… Эти ужасные светлые стены… Я их ненавижу, Джун!.. - он на несколько мгновений замолкает; я чувствую, как дрожат его руки. - Я эту комнату… Господи!.. Элайза, моя Элайза… Ты знаешь, в той комнате почти не было крови, но в моем сне ее много, так много!.. Господи… Свободной рукой я начинаю осторожно гладить его по волосам, точно маленького ребенка. Фауст дрожит всем телом, и вновь, и вновь произносит это: "Господи". Я ощущаю почти физическую боль. - Она на полу лежала, я сразу… Так странно, знаешь, как сломанная кукла… - Фауст, пожалуйста… - мне хочется заплакать, но я не могу себе этого позволить сейчас. - Если вам тяжело рассказывать, прошу вас, не продолжайте. - Я почти каждую ночь вижу эту дверь, и эту комнату… Элайза, милая моя, любимая… Если бы ты знала только… - Не надо!.. Забираюсь с ногами на кровать, встаю на колени перед Фаустом. Едва-едва касаясь кожи, провожу кончиками пальцев по его щеке. Некромант замирает. - Ты плачешь, Джун? В комнате стоит почти абсолютная тишина; наше неровное дыхание - единственное, что нарушает ее. Все это: и тишина, и темнота - создает иллюзию, что кроме нас с Фаустом в мире нет больше никого. За пределами этих стен как будто начинается другая, параллельная Вселенная. Моя семья, мое ненавистное замужество - все это эпизоды из жизни какой-то другой девушки, которую, по странному стечению обстоятельств, тоже зовут Джун Тао. - Обними меня, - вдруг очень тихо прошу я, и некромант тут же покорно привлекает меня к себе; я снова прижимаюсь щекой к его груди. - Все закончилось, слышишь? Все закончилось… Я повторяю эти слова как заклинание снова и снова, успокаивая Фауста и успокаиваясь сама. В этот момент я не чувствую ни капли смущения, хотя из одежды на мне только коротенькая ночнушка, а Фауст и вовсе… кхм… А за этими тонкими стенами находятся мой хранитель и Элайза. Ужасно нелепо, но я об этом даже не думаю. Все, что происходит сейчас в этой темной комнате, правильно. Я не могу объяснить с точки зрения логики, но интуитивно чувствую, что это так. - Я боюсь темноты, - медленно, почти нараспев произношу я, прислушиваясь к ритмичному биению сердца некроманта. - Темноты и одиночества. Я боюсь темных лестниц, потому что мне кажется, что они ведут в пустоту. Я боюсь темных комнат, боюсь, что однажды не смогу найти выход из темной комнаты. Это, наверное, идет из детства… Дядя в наказание часто запирал нас с Реном в подземелье, - я чуть-чуть улыбаюсь и закрываю глаза. - Я боюсь, что мой будущий муж будет похож характером на моего дядю, и у меня никогда не будет нормальной семьи. Я ненавижу свой родной дом, потому что там нет света. - Mein Gott, какая ты… еще совсем девочка, - я по голосу определяю, что Фауст тоже улыбается. - Твоя семья любит тебя, Джун. Просто по-своему, как умеет. - И я люблю их. И тоже по-своему. А ты опять надо мной смеешься… - Нет, не смеюсь. Тепло его тела согревает меня, я расслабляюсь и чувствую, что сам некромант расслабляется тоже. - Ты очень странный человек, - я провожу ладонью по его груди; на этот раз Фауст не вздрагивает, лишь чуть крепче прижимает меня к себе. – Противоречивый. Загадочный… А еще ты очень красивый. Теперь он в самом деле смеется. Тепло, искренне. Его сердце начинает биться чуть чаще. - Нет, правда. Ты себя недооцениваешь. Он качает головой. Осторожно, как будто даже неуверенно касается моих волос. - Зачем ты мне все это говоришь? - Не знаю, - я слегка пожимаю плечами. – В темноте легче говорить то, что думаешь на самом деле. Да, это правда. Темнота дает иллюзию безопасности, защищенности и одновременно с этим полностью обнажает мысли и чувства, делает их ярче, острее. И сейчас, что забавно, я совершенно не чувствую страха. На ум приходит слово «свобода». Свобода пьянит, заставляет сердце биться чаще, а кровь быстрее течь по жилам. По моим губам по-прежнему скользит дерзкая и немного безумная улыбка. Чужое тепло согревает не только мое тело, но и душу. - Знаешь, я давно не верю в Справедливость, - задумчиво произношу я, чувствуя, как длинные пальцы Фауста перебирают пряди моих волос. – Но я верю в лучшее. Верю, что если не сегодня, не завтра, то когда-нибудь я обязательно буду счастлива. Верь и ты. Счастье придет, оно просто не может не прийти… - Ты не веришь в Справедливость, но веришь в лучшее. Разве так можно? – полушутливо-полусерьезно спрашивает некромант. - Можно, - я улыбаюсь, но голос мой предельно серьезен. – Можно… Мне хочется смеяться. Хочется совершить что-нибудь безумное, совершенно детское. У меня ведь, по сути, не было нормального детства, и сейчас, в неполные восемнадцать, я мечтаю хоть ненадолго ощутить себя ребенком. Я сижу в темной комнате, обнимая ужасного Повелителя Могил, и в душе моей, может быть, впервые за всю мою жизнь царит покой. Смешно и странно. Я чувствую, что то счастье, которое я так мечтаю увидеть, в которое верю, уже совсем-совсем близко. «Разве так можно?» «Можно». Слишком холодный Солнечные лучи, радостные и дерзкие, пробиваются в комнату даже сквозь плотные бордовые занавески. Пятна света самых диких, неправильных форм лежат на полу, на стенах, на тонких белых простынях. Солнце робко целует бледные щеки некроманта, осторожно касается его плеч, скользит по груди. Мне тоже хочется поцеловать Фауста, прикоснуться к нему. Но тогда он, вероятно, проснется, и развеется это сладкое ощущение покоя. Повелитель Могил очень светло и невинно улыбается во сне. Я неожиданно замечаю, что в солнечном свете у волос Фауста легкий рыжеватый оттенок. У него длинные светлые ресницы, а брови почему-то темные, тонкие и красиво изогнутые. Наверное, именно солнце виновато в том, что этот странный мужчина выглядит сейчас таким беззащитным, таким… Я даже слов не могу подобрать. Он болезненно бледен, выглядит измученным. Он некромант, он ставил над своим телом ужасные эксперименты. У меня сердце сжимается, когда я смотрю на него. Мне хочется осторожно провести рукой по линии шрамов на груди Фауста, мне хочется прикоснуться губами к его бледной коже, хочется вечно смотреть на тонкие черты его лица. И чтобы он забыл, забыл обо всем. Чтобы он никогда больше не просыпался по ночам от кошмаров. Вот только… смогу ли? Имею ли право? Дух захватывает – так он прекрасен. Прекрасен, несмотря ни на что. Как жаль, честное слово, что Фауст сам этого не осознает. Мы так и заснули, прижавшись друг к другу. Как будто замерзали и пытались таким образом согреться. И почему-то это объятие кажется мне естественным и правильным, хотя ничего естественного и правильного нет в том, что я обнимаю мужа несчастной Элайзы. Но я в этот момент просто не в состоянии думать об Элайзе. Я как будто долго, невыносимо долго бродила в кромешной темноте и вдруг, совершенно неожиданно, увидела впереди свет. Глупая девочка. Глупая, смешная и, кажется, влюбленная. Я на мгновение закрываю глаза. Да уж… Какая ирония… Интересно, если я его все-таки поцелую, он оттолкнет меня? Я так хочу узнать… Пусть это даже будет самым глупым поступком в моей жизни. Фауст считает меня маленькой девочкой, а маленьким девочкам можно совершать глупые поступки. Всего одно прикосновенье губ… Это даже поцелуем-то назвать нельзя. Оно ничего не изменит между нами. А я… я просто хочу попробовать. Я хочу, чтобы он хотя бы на мгновение ощутил тепло. И сама мечтаю ощутить его. Так мало и так много… Нет, Фауст не отталкивает меня. Он смотрит на меня удивленно и немного растерянно. Неуверенно улыбается и спрашивает очень-очень тихо: - Зачем? И я не знаю, что ему ответить. Я улыбаюсь спокойно и немного грустно. Быстро поднимаюсь с постели и, не оглядываясь, выхожу из комнаты. Что я могу ему ответить? Слишком теплый Сцена драматична до банальности. Аэропорт. Зал ожиданий. Грустная девушка в длинном платье нервно ломает тонкие пальцы. У девушки пустые и усталые глаза. Изредка она зачем-то поправляет прическу, разглаживает платье на коленях, перелистывает какой-то журнал, устремив взгляд своих усталых глаз куда-то в пустоту. Ее хмурый спутник… - Пайлон, скоро наш самолет? В соседнем кресле спит какая-то очень полная женщина лет за сорок. У дальней стены двое молодых людей пьют дешевое пиво из темных бутылок. Плачет маленький ребенок, истерично, захлебываясь слезами, и можно расслышать как что-то бормочет молодая мамаша, пытаясь его успокоить. - Еще час, госпожа Джун. Мы приехали слишком рано. - М-м-м… Я рассеянно киваю. Зачем-то опять поправляю прическу, раздраженно потираю виски. - Ненавижу аэропорты… - Госпожа Джун? - Все в порядке, успокойся, - пытаюсь выдавить из себя улыбку. – Просто голова болит. Здесь слишком шумно. Мимо проходит невысокий крепкий мужчина с большим коричневым чемоданом. От незнакомца сильно пахнет сигаретным дымом и каким-то низкопробным алкоголем. Мне становится дурно. Женщина в соседнем кресле произносит во сне какую-то фразу на незнакомом мне языке и блаженно улыбается. Толстый глянцевый журнал соскальзывает с моих коленей на пол. Мне не хочется его поднимать. - Могу я спросить, госпожа Джун?.. – Пайлон наклоняется за журналом, и я не пытаюсь его остановить. - Хочешь узнать, зачем мы летим в Италию? – я чуть прищуриваю глаза, откидываюсь на спинку жесткого деревянного кресла. - В общем-то, да. - А почему нет? – я лукаво смотрю на своего хранителя. – Я ведь никогда не была в Италии, а там, говорят, так красиво… - Красиво? – Пайлон, кажется, растерян: он теребит несчастный журнал, который я так и не взяла из его рук, мнет пестрые глянцевые страницы. - Да. Знаешь, наверное, надо было сразу поехать туда. Снять номер в какой-нибудь приличной римской гостинице. И чтобы из окон было видно море… - Но, госпожа Джун… как же… - А я испугалась. Думала, если остановлюсь в гостинице, дядя найдет меня сразу – с его-то связями… А теперь знаешь что? – я наклоняюсь к Пайлону и понижаю голос до шепота, как будто рассказываю ему какой-то секрет. – А теперь мне все равно. Пусть находит. Пайлон качает головой и почему-то смотрит на меня почти с жалостью. - Дядя говорит, что страх – это слабость. Я всегда разочаровывала его, потому что позволяла себе эту слабость, - я снова поправляю прическу, мысленно одергиваю себя и забираю у Пайлона журнал, чтобы чем-то занять руки. – А теперь я совсем не боюсь. Ничего не боюсь, даже дядиного гнева. Значит я теперь сильная… так, Пайлон? Хранитель молчит. Я открываю журнал на первой странице и бессмысленным взглядом смотрю на рекламу каких-то дорогих духов. - Дядя хочет выдать меня замуж? Прекрасно. Я буду счастливой невестой и не менее счастливой женой. Духи, дорогая одежда, косметика и нижнее белье… Мне снова хочется выбросить этот глупый журнал, как будто именно и только он виноват во всех моих бедах. - Я запуталась, Пайлон. Так запуталась… - теперь я говорю совершенно серьезно, без улыбки. – Домой, в Китай, я вернуться не могу. В том доме мне все отвратительно. А семья… Рену сейчас не до меня, хотя он мог бы понять… С мамой говорить слишком трудно, а с дедом попросту не о чем. Дядя разве что… знаешь, мне всегда есть, что сказать ему. Да только вот нет у меня настроения сидеть потом неделю в подземелье… - И вы снова бежите, госпожа Джун, – на губах Пайлона появляется горькая усмешка. – А ведь я уже говорил вам… Бегство – это не выход. - Да если бы у меня был другой… - Мне жаль, госпожа… Я резко встряхиваю головой. - Не надо меня жалеть, Пайлон. Это… это того не стоит. Да и вообще, ты же знаешь, я не люблю, когда меня жалеют. - Жалость унизительна, верно? Я едва заметно улыбаюсь. - А я ждала, что ты придешь, Фауст. - Ждала? Обидно... – некромант кладет руки в белых перчатках на спинку моего кресла. – Я люблю делать сюрпризы. Женщина в соседнем кресле неожиданно просыпается. Она снова бормочет что-то на своем языке, только теперь уже явно нелестное, неодобрительно косится на меня. У ее духов слишком резкий и терпкий запах. Я непонимающе качаю головой в ответ. Незнакомка сердито отворачивается, подхватывает свой светлый кожаный чемодан и быстро покидает зал ожиданий. - Я даже спрашивать не хочу, откуда ты узнал, что мы улетаем. - Почему? – Фауст занимает место сердитой женщины; по губам его скользит загадочная улыбка. – Ты могла бы спросить. - Скажи мне лучше: зачем ты пришел? Фауст откидывается на спинку кресла, смотрит в потолок, по-прежнему улыбается. Я ловлю себя на том, что снова разглядываю его. Как будто пытаюсь запомнить каждую деталь: от тонких губ до пряжек на его высоких черных ботинках. Это почти неприлично – так пристально смотреть на кого-то. Но я ничего не могу с собой поделать. - Ты знаешь, я уже давно не верю ни в Справедливость, ни в лучшее. Как-то разучился… - неожиданно произносит он, продолжая изучать взглядом белый потолок зала. – Мой жизненный опыт показывает, что строить иллюзии опасно. Опасно надеяться на что-то или на кого-то, кроме себя. Я безразлично пожимаю плечами. - Но ты сказала, что нужно верить. И я буду верить, – теперь Фауст тоже смотрит на меня. – Я буду ждать свое счастье и верить, что оно обязательно придет. Одумается и вернется. Мне хочется улыбнуться или даже засмеяться. Я закрываю лицо руками. Горечь и отчаяние комом встали в горле. Кажется, у меня вот-вот начнется истерика. - Ты знаешь, как-то трудно жить на вулкане. Фауст тяжело вздыхает. - Непростая неделя выдалась, правда? - Ужасно утомительная, - мой голос звучит как-то сдавленно и глухо. – Никогда не думала, что можно вынимать из человека душу по кусочкам. Каждым взглядом, каждым… - я опускаю руки и встречаю понимающий взгляд Фауста; приходится прилагать усилия, чтобы не отвернуться. – Скажи, почему Элайза улыбается? Это… это дико, это противоестественно… Она должна меня ненавидеть!.. - Я не знаю. - Скажи что-нибудь другое, – мне отчего-то очень трудно говорить. – «Не знаю»… Да мы, похоже, оба запутались… - Еще как... - Фауст смотрит на меня так, как будто тоже пытается навсегда запомнить. – Куда вы собираетесь лететь? - В Италию. - Да… прелестная страна, - Фауст отворачивается и устало прикрывает глаза. – Я там когда-то был, в детстве еще. Там очень много солнца. И шумно. Слишком. - Тебе не понравилось? - Да нет. Там неплохо. Истерика набирает обороты, и у меня уже не хватает сил, чтобы с ней справиться. - Зачем ты пришел? – я резко поднимаюсь со своего кресла, смотрю на Фауста сверху вниз почти с яростью. – Все и так слишком сложно… слишком… Да просто слишком для меня!.. Я… Это больно, Фауст. Не знаю, осталось ли от моей души хоть что-нибудь… Некромант тоже поднимается на ноги. Он очень высокий, намного выше меня. И мы стоим очень-очень близко. Я чувствую себя маленькой, хрупкой и беззащитной – знаете, довольно трудно чувствовать себя как-то иначе, если тебе приходится запрокидывать голову, чтобы смотреть собеседнику в глаза. Пайлон улыбается. Я не смотрю на него. Я просто слишком хорошо его знаю. Руки некроманта ложатся мне на талию, и я снова утыкаюсь носом ему в грудь. Возвращается это странное ощущение правильности происходящего. Хотя откуда ему взяться? Но почему-то кажется совершенно естественным обнимать этого странного человека. Как будто я действительно имею право его обнимать. - Скажи, что я поступаю правильно, – острое ощущение дежа вю заставляет меня улыбаться сквозь слезы (и откуда они взялись, эти слезы?) – Прошу, пожалуйста, скажи. Для меня это очень важно сейчас. - Ты поступаешь правильно, mein Herz, – Фауст мягко улыбается. – Давай ошибаться вместе. Мне становится тепло и весело. Фауст целует меня очень нежно и осторожно, как будто боится причинить боль. Мне хочется прижаться к нему крепче. Я думаю, если бы в этот момент мир вдруг рухнул в бездну, мы бы этого даже не заметили.
А ночью мне снится Элайза. Она стоит возле моей кровати в ослепительно белом платье, и кожа ее сияет так, что больно смотреть. Высокая, невыносимо прекрасная и какая-то совершенно неземная… Улыбается, как одна она умеет улыбаться: светло, дружелюбно и самую капельку горько. - Элайза? Что вы делаете здесь? Женщина садится на самый краешек кровати. Я не жду, что она скажет мне что-нибудь. Элайза никогда не отвечает на мои вопросы – честно говоря, очень сомневаюсь, что она вообще может мне ответить. За все время нашего странного знакомства я ни разу не слышала, как звучит ее голос. - Я пришла поговорить. Что ж, все когда-нибудь бывает впервые. Я слегка приподнимаюсь на локтях. - Я думала, вы не можете говорить… Элайза склоняет голову на бок. Я никогда раньше не видела людей, способных выглядеть одновременно весело и грустно. А у этой удивительной женщины получается. - Удел мертвых – безмолвие, - спокойно соглашается она, продолжая улыбаться так же дружелюбно и безмятежно. – Но это ведь всего лишь сон. А во сне возможно все, даже то, что невозможно в реальности. Наверное, я выгляжу чересчур удивленной. Элайза смеется. Оказывается, она невероятно мелодично смеется. Как будто колокольчик звенит, в самом деле… - Извини, - она смущенно прикрывает губы ладонью, пряча улыбку. – Просто… Что тебя так удивило? - Почему мне приснились именно вы? - Потому что я так захотела, - Элайза беззаботно встряхивает длинными светлыми локонами и снова смеется. Такой веселой, такой… живой мне ее еще видеть не приходилось. Кажется, Элайзе было двадцать шесть, когда ее сердце перестало биться. Но женщина… девушка, сидящая на моей кровати, выглядит намного моложе. Ее отчаянное, безудержное счастье заразительно. Кажется, подсознательно я ожидала ее прихода. - Я пришла попрощаться. - Простите?.. - О, обращайся ко мне на «ты», пожалуйста! – она чуть наклоняется вперед и касается своей бледной сияющей ладонью моей руки. – Ах, Джун! Милая, мне так много нужно сказать тебе! Но у меня так мало времени… - Ничего не понимаю… - я сажусь на постели, поджав под себя ноги, и растерянно смотрю на улыбающуюся женщину. – Куда вы… куда ты так спешишь? Что вообще… Я замолкаю, пораженная внезапной догадкой. Элайза понимающе кивает. Она спокойна, слишком спокойна… Становится трудно дышать. - Мне пора, - заговорщицким шепотом произносит девушка. – Мне на самом деле уже давно пора... Мое время истекло, но я не могу уйти не попрощавшись. Это, если хочешь, моя обязанность. - Почему?.. – Это все, что я могу сказать. – Почему сейчас?.. - Потому что устала. Я нервно сглатываю, мотаю головой из стороны в сторону, но слов подобрать не могу. - Это все из-за меня, да? – вот все, что я в состоянии сказать. - Ты даже не представляешь, что сделала, - Элайза с улыбкой качает головой. – Милая, не жалей ни о чем! И винить себя не вздумай… - она почти с материнской лаской прикасается к моей щеке. – Все правильно, все так и должно быть… Она смотрит куда-то вверх, как будто сквозь потолок. Сквозь пространство и время… И лишь Великий Дух знает, что видит она. - Разве правильно?.. – очень тихо спрашиваю я, машинально поднимая взгляд. – Разве все так и должно?.. Нет же, чушь! – резко встряхиваю головой. – Все ужасно неправильно… Я слегка подаюсь вперед, сжимаю бледные ладони Элайзы и начинаю говорить быстро-быстро, как будто боюсь не успеть, боюсь, что девушка вдруг растворится в воздухе, и я уже никогда не смогу ей сказать… - Это же я… я должна уходить! Пришла… вломилась в вашу жизнь самовольно и грубо… Разве я имею право быть рядом с ним? Разве я заслужила это право?.. Не улыбайтесь, Элайза, прошу вас, не улыбайтесь только… Не смотрите на меня так! Я… мне… Это просто ошибка какая-то! Глупость, нелепость… Не смейте уходить, Элайза, слышите? Вам нельзя уходить! Я… я уйду! Завтра, сегодня, сейчас. Слышите, я прямо сейчас уйду!.. - Милая, зачем? Все так просто… и непросто одновременно. Она улыбается, мне хочется плакать. - Потому что… Как же он сможет без вас? Она смотрит на мои пальцы, которые, кажется, даже судорогой свело от напряжения. Смотрит почти с умилением, почти с нежностью. Кожа Элайзы холодна, но уже не так холодна, как раньше. Я остро чувствую, что именно сейчас, на эти несколько минут, что были отпущены ей для «прощания», Элайза стала по-настоящему живой. - Это правда сон, Элайза? – вдруг спрашиваю я, отчего-то успокаиваясь. - Да, Джун, это всего лишь сон. Но все, что происходит, все, что мы говорим друг другу – реальность, – голос девушки затихает, и последние слова она произносит уже шепотом. – Запомни, этот мир таков, потому что мы видим его таким, а не наоборот. Я слабо и невесело улыбаюсь. Делаю над собой усилие, разжимаю пальцы и отворачиваюсь от собеседницы. - Мне ведь не удастся остановить вас, верно? Почему мне кажется, что все это уже происходило со мной? Жизнь идет по кругу, без начала и конца, и все попытки разорвать этот круг бессмысленны. - Ответьте… ответь только, почему сейчас? - Ты спрашивала уже, - Элайза обнимает меня за плечи. – Просто это должно было случиться однажды. Я должна была уйти еще десять лет назад – такова моя судьба, и тут некого винить. А теперь я действительно могу уйти. - Я не верю в судьбу. - Напрасно, - у Элайзы тихий и усталый голос. – Знаешь, я когда-то тоже не верила. Теперь знаю… Джун, я прошу тебя… Я не даю ей договорить – мне почему-то кажется важным не дать ей такой возможности. - Анне почти удалось вернуть тебя к жизни. Она смогла бы однажды, я знаю… - «Почти», - девушка смеется. – Ах, Джун… Знала бы ты, какая пропасть скрывается за этим «почти»… Впрочем, ты может и знаешь… Скажи, твой хранитель, Ли Пайлон – его ты можешь назвать живым? Я упрямо сжимаю зубы. - Пайлон все равно дорог мне. И он… он никогда меня оставит, – резко поднимаю голову, чтобы встретить взгляд Элайзы. – Почему же ты оставляешь Фауста? Как… как ты можешь? Она по-прежнему улыбается. Дикость. - Потому что я уже не смогу сделать его счастливым. - Неправда. - Правда. И ты сама это понимаешь. - Неправда, - в моем голосе звучит почти отчаяние. – Фауст только с тобой и может быть счастлив! Его лицо, когда он смотрит на тебя… Он… он же всю жизнь… - Я бы прошла девять кругов Ада, если бы это могло сделать его счастливым... - Элайза, как будто не слышит меня. – И я прошла свои девять кругов Ада… Но теперь все закончилось. Кажется, все действительно закончилось. Кажется, у меня не хватит сил, и слов, и решимости остановить Элайзу, удержать ее. Кажется, мне жаль и, кажется, по моим щекам текут слезы. «Кажется» - потому что я совсем запуталась. Я потерялась в этой странной ночи, не в силах разделить сон и реальность, разделить свои чувства. Может я лишилась рассудка? Это бы многое объяснило. - Прошу тебя, Джун… - О чем?.. – слезы мешают говорить, и я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться. – О чем ты хочешь попросить меня? - Пусть это прозвучит ужасно банально и излишне пафосно, но я прошу тебя всегда поступать так, как велит сердце. - В самом деле, банально и пафосно, - я улыбаюсь почти против воли. – Я постараюсь, Элайза, я… я правда постараюсь. - Тебе, в самом деле, семнадцать? – неожиданно весело спрашивает девушка. Я растерянно моргаю. Тишину комнаты вновь нарушает мелодичный смех. - Не обращай внимания. Я всегда любила смеяться, - доверительно поясняет Элайза. – И ты смейся… смейся чаще. Вспоминай меня. «Всегда буду помнить,» - хочется ответить мне. Но слова слишком мало значат, я сама давно привыкла не верить словам. Поэтому я просто осторожно касаюсь лбом плеча Элайзы, и девушка по-матерински целует меня в макушку. - Вспоминай меня… - тихо повторяет она. – И не плачь, и не жалей. Неизбежному можно только покоряться. А мы с тобой еще обязательно встретимся, Джун, слышишь? Верь только… Я слышу, Элайза. Я буду верить и помнить. - Спи, Джун, спи, милая… Не жалей ни о чем… Эпилог Дядя считает, что я похожа на свою мать. Дядя считает меня такой же упрямой, своевольной и неразумной. И на отца я похожа: он тоже ни с кем не посоветовался, когда женился на моей матери. В общем, дядя проявил уважение к моему выбору и смирился. По утрам они с Фаустом пьют чай и беседуют о великом прошлом семьи Тао, по вечерам тоже пьют чай и беседуют о смысле жизни. Фауст умеет слушать, а дядюшка Ен очень любит рассказывать. Дядюшка жалуется на проблемы с сердцем. Фауст утверждает, что здоровью сердца дядюшки можно только завидовать. Мама говорит, что мой супруг в высшей степени интеллигентный человек, и теперь она спокойна за мое будущее. Мама постоянно повторяет, что приняла бы мой выбор, каким бы он не оказался. Не знаю, правда ли это, рада, что не пришлось проверять. Она тоже сказала однажды, что я похожа на своего отца. Что мама имела в виду, я так и не поняла, но, вероятно, они с дядей говорили о разных вещах. Рен, разумеется, был шокирован. Но на его поддержку я всегда могла и могу рассчитывать. Дедушка свое мнение предпочитает держать при себе. Впрочем, иного я и не ожидала. Дедушка вообще редко высказывает свои мысли вслух, именно из-за этой черты его характера мне всегда было трудно находить с ним общий язык. Рен, правда, обмолвился как-то, что старик моим решением доволен: считает, что способности к некромантии помогут преумножить могущество клана Тао и уже всерьез задумывается о правнуках. Не знаю, может младший братец пошутил… Но из всей нашей семьи дедушка всегда был самым практичным, это правда. Но даже если бы моя семья была категорически против, если бы весь мир был категорически против, я бы все равно поступила так, как поступила. Просто то чувство, которое мы испытываем друг к другу сильнее страсти и даже, пожалуй, сильнее любви. Ни в моем языке, ни в языке Фауста нет ему названия. Я просто знаю, что нашла свой жизненный путь, нашла того человека, который предназначен мне судьбой. У Фауста шрамы на запястьях. Нет, у него вообще много шрамов, но именно шрамы на запястьях привлекли мое внимание. Я знаю просто, такие остаются у неудачливых (или наоборот – удачливых?) самоубийц после попыток вскрыть вены. На мой прямой вопрос Фауст ответил только, что да, перерезать вены он пытался. В двадцать три года такая реакция на смерть любимой женщины казалась ему самой правильной. К счастью, молодого самоубийцу вовремя нашел отец (да хранят Небеса его бессмертную душу!) Мне иногда снится Элайза. Она стоит у окна в ослепительно белом плате и тихо, едва слышно шепчет: «Не оставляй его…» Не знаю, хватит ли мне мудрости, терпения и внутренней силы выдержать все испытания, которые ждут меня на этом пути… Я готова рискнуть. Если хотите, называйте это любовью. И если вы вдруг спросите меня: «Счастлива ли ты, Джун?» - я только улыбнусь светло и весело, как я теперь всегда улыбаюсь, и отвечу: «Счастлива».
