| Genso_Okami | Дата: Воскресенье, 20.11.2011, 16:36 | Сообщение # 1 |
 Монарх
Группа: Администраторы
Сообщений: 2248
Статус: Offline
| Автор: Lumino
Рейтинг: R
Фандом: Hakuouki
Пейринг: Харада/Тидзуру
Жанр: angst, drama
Размер: мини
Статус: закончен
Размещение: Только с разрешения
1. Шаг к солнцу
Ищи меня в шуме ветра,
Ищи меня в листьях мяты,
Ищи меня, верь, что где-то
Я есть и вернусь обратно.
И почему я постоянно краснею, когда он рядом? Мне кажется, что янтарные глаза прожигают мне спину каждый раз, когда мы вместе.
Он привлекает меня, словно пламя – глупую бабочку, мечтающую погреться в лесном пожаре. Глаза в глаза – и я теряюсь, начиная что-то мямлить и поспешно глядя в землю. Каждый взгляд – раскаленными искрами по коже, дрожью по телу.
Он красивый. Волосы – цвета агонии умирающего солнца, а глаза – солнце возрожденное, чистое, яркое, вечное. Простое касание – передать платок или миску с рисом – адреналином по венам, краской в щеки. А он словно бы и не замечает, каково это – быть плененной солнечным светом.
Он добрый. Каждая улыбка – как маленький огонек, и я лечу на нее, глупая, маленькая бабочка, надеясь погреться в этом тепле.
Ведро с водой с трудом поддается, проклятое. Я тяну из последних сил, веревка – упрямой змеей из рук, чертыхаюсь. И теплая ладонь на моих окоченелых пальцах – дрожью по коже. Я поднимаю взгляд, глядя в глаза, где живут яркие солнечные лучи. Вечер меняет волосы раскаленного солнца на темный оттенок запекшейся крови. И теплая улыбка – жгучими углями по сердцу, щемящей нежностью в душе.
— Спасибо… — тихо, боясь потревожить момент покоя и неясной радости.
— Давай, я помогу.
Ночь добавляет его лицу бледности, а волосам – призрачного лунного серебра. Он перехватывает у меня ведро и ставит на землю. И горячие пальцы на моей спине, и взгляд, обжигающий раскаленным солнечным светом. И вкус на губах – жар разогретого воздуха и теплый янтарь.
Я несмело вожу рукой по его плечам, будто сейчас он исчезнет в неверном свете лживой луны. А я останусь одна, глупая маленькая бабочка, принявшая солнце за большой костер, летевшая ему навстречу из последних сил, сжигая тонкие легкие крылья.
Но он не исчезает. Ведро с глухим стуком катится по земле, расплескивая воду – кто-то задел его ногой. И тихий вздох – шепотом:
— Будь со мной.
Может, сон? Нет, не так – не обжигающими прикосновениями и зардевшимися от смущения щеками. Вот так – на руках, до самой комнаты, ощущение невесомости и легкости, призрачной надежды на счастье.
Вот так – горячими пальцами по телу, стаскивая мешающую одежду, путаясь в рукавах и задыхаясь, потому что время ночи летит, как пуля из ружья, и попробуй его остановить. Нежными касаниями, тихими вздохами и легкими поцелуями в уголки губ, потянуться поближе, желая погреться в его тепле еще хоть немного.
Раскаленным отголоском боли, что тонет в накатывающем удовольствии, теплой ладонью по щеке, рука к руке, пальцы к пальцам, прерывисто дыша. Стонами, что надо сдержать – вокруг все спят, а так хочется кричать, кричать на весь мир, потому что я – только его. И улыбкой, и дрожащими ресницами, что отбрасывают легкие тени на щеку – вся его.
И ногтями по гладкой коже, впиваясь в нее и все-таки крича, оставляя красные следы. Укусом в шею, подожди, нежнее, еще мягче, как прикосновение крыльев бабочки. Губами по щеке – вскользь, потому что жар раскаленного солнца грозит расплавить меня, наказать за глупость и наглость.
Тихим шепотом услышать:
— Останься со мной…
И одинокой слезинкой – потому что все кажется сном.
— Ты останешься?..
Еле уловимо, как легкий порыв ветерка, чуть слышно, будто неясный шорох темноты, ответить:
— Останусь.
И кричать, кричать, потому что мир вращается в янтарных глазах, потому что губы скользят по губам, спускаясь ниже, а руки сжимают плечи, почти на грани боли – крепко, а если выпустить – он сгинет, раствориться фальшивым туманом.
И плавится, погибать в нестерпимо-жарком свете его глаз, ловить поцелуем тихие вздохи, пленять неясные стоны и вглядываться, запоминать, потому что наутро все исчезнет, как каждый день умирает солнце, уступая место обманщице-луне. Заново учиться дышать, каждый вздох – как последний.
И прижаться к нему еще ближе, потому что янтарь раскален и плавится, заливая меня золотисто-желтыми каплями, а глаза судорожно распахнуты.
И поймать произносимое на выдохе, ускользающее:
— Тидзуру…
2. Шаг к луне
Ищи меня за спиною,
Ищи меня в каплях алых,
За звездами, за землею
Ищи, что еще осталось.
Улыбаться, смущенно – воспоминания не дают краске стыдливости покинуть щек. Опустить глаза в пол, пряча нежность и тепло, которые оттого, что он вошел в столовую.
Надо вести себя как обычно, но так ли это легко, когда он совсем рядом, близко, на расстоянии вытянутой руки, а память подбрасывает картины прошедшей ночи, жаркий шепот, раскаленные поцелуи и оплавившийся мир.
Улыбаться, отмывая посуду. Поднять взгляд, посмотреть на солнце и понять, что этот свет никогда не сравнится с огнем его глаз, со жгучими прикосновениями пальцев, теплыми губами. И услышать то, от чего счастливая улыбка медленно гаснет, как затухающая свеча:
— Я видел, как утром она выходила из твоей комнаты. Что это значит? – резкий властный голос набатом по ушам.
— Ты и сам прекрасно знаешь, — тихо, и я успокаиваюсь, потому что знаю, что он защитит меня.
— Она моя, и точка. Черта с два я ее тебе отдам, — самоуверенно и жестко, как кнутом по обнаженной коже.
Молчание.
— Тидзуру не вещь, чтобы ты ею распоряжался, Хиджиката-сан.
— Значит, ты не хочешь просто прекратить это?
Слезы набегают на глаза. Кто бы мог подумать, что Хиджиката – упертый собственник, решивший заполучить меня во что бы то ни стало?
— Она моя, — твердо, и я знаю, что сейчас желтые глаза обжигают аметистовые, не собираясь уступать.
— Тогда докажи это. Поединок. Если проиграешь – покинешь шинсенгуми.
Снова пауза. Я практически чувствую его неуверенность и страх, отчаянный страх, что завтра солнце не возродится снова.
Мгновение сомнения прошло, и он отрывисто бросает:
— Отлично. Тогда завтра на рассвете.
Я слышу удаляющиеся шаги Хиджикаты и утираю выступившие на глазах слезы. Холодно, нестерпимо холодно, словно в лицо плеснули обжигающей ледяной водой, и я захлебываюсь, потому что некому обжечь меня.
Теплые руки касаются лица, и я поднимаю голову и смотрю глаза в глаза, согреваемая солнечным пламенем.
— Не плачь, Тидзуру. Я сумею защитить тебя.
Он обнимает меня, а я, не сдерживаясь, слезами в его грудь. Чувствую легкие прикосновения к спине и сжимаю его кимоно, комкая, не желая отпускать. Вдруг этот огонь будет затушен холодной водой, жестоким зимним снегом, призрачным светом луны?
Он вздыхает и целует меня, нежно, успокаивая, и напряжение уходит, растворяясь в тепле и ласке.
— Тихо, милая. Не бойся за меня. Все будет хорошо.
Обрывки слов заглушают тревогу. Я чувствую, как от слабости подкашиваются ноги, но он успевает поймать меня, чуть хлестнув меня волосами, похожими на теплый цвет заката.
Снова на руках, и он несет меня до комнаты, а я краснею, вспоминая ночь. Тихим шорохом створки, шаги внутрь и осторожно положить на кровать, прикрыв одеялом.
— Поспи. Тебе нужно отдохнуть.
Приподняться, схватить широкий рукав, притянуть поближе. Неясным шепотом:
— Не уходи…
Поцелуй, теплый, жгучий, нежный, раскаленным огнем по венам, тихим стоном. Он отстраняется, вскользь коснувшись рукой волос, и выходит.
А я проваливаюсь в беспокойный сон.
Здесь больно и холодно, как зимой ветер рвет одежду, со злым смехом вздымая легкие снежинки и швыряя их в волосы. Жестокая усмешка, аметистовые глаза, рука, схватившая прядь волос и оттягивающая их вниз, запрокидывая голову. Поцелуй – жесткий, грубый, властный.
— Ты моя, Тидзуру, ты поняла меня?
Дернуться, вскрикнуть от боли в волосах, увидеть собственническую ухмылку.
— Он слишком слаб. Когда он проиграет, ты станешь моей, только моей.
И губы – холодные, неверным синим льдом по шее, черные волосы тьмой по щекам. Почувствовать горькие слезы, жжением в глазах, словно от густого дыма. Дым… Закрыть их, вспоминая яркое весеннее солнце и теплую улыбку – будто маленькую свечку, которую я держу в руках.
И проснуться, захлебываясь слезами, страх – ядовитой змеей на сердце. Увидеть знакомую фигуру рядом, стиснуть горячие пальцы в ладони, ледяной от пережитого сна. И услышать:
— Не плачь, маленькая. Все в порядке, я здесь.
Тьма за створкой – будто волосы того, кто усмехался мне из дурмана, дарил ледяные поцелуи, обжигающие тысячью снежинок.
— Останься, я прошу тебя!
Слезы на глазах, облегчение накрывает, будто тепло от солнечного света того, кто сейчас сидит рядом.
Он опускается рядом на футон, а я прижимаюсь к нему, поцелуи полны отчаяния и неверной надежды, как фальшивый свет луны, что лишь пытается быть солнцем. Стягиваю проклятое кимоно, путаясь в рукавах и поясе, ближе, пожалуйста, еще, нежнее.
Он понимает меня без слов, и дрожь холодком по телу – боли нет. Как я жила без него, как могла дышать, не чувствуя рядом запаха янтаря и огня, раскаленного пламени, от которого тело слабеет, и хочется принадлежать ему, ему, ну же, почему ты медлишь, пожалуйста, быстрее…
Перед глазами встает огромное желтое солнце – оно гораздо больше того, что сейчас спит, ожидая следующего дня. Но свет никуда не делся, а жар последним толчком выбивает из меня крик, и я обмякаю в горячих руках того, кого люблю.
3. Шаг к боли
Рассыпался мир в ладонях,
На небе погасло солнце...
Ищи же меня и помни:
Найдешь — все опять вернется.
Самое темное время – перед рассветом. Именно тогда и собирается все злое и жестокое, чтобы перед появлением пламенеющего светила спрятаться по углам.
Тяжелый звон будит меня, и я наспех одеваюсь, выскакивая во двор. Они кружат напротив друг друга, а катана жестоко кусает древко копья, огрызающегося недовольным стуком. Прерывистое дыхание, взгляды – скрещенные клинки. Солнце, которое еще не успело осветить спящую землю, и тьма-луна – чье время уже выходит. Они будто танцуют, только вот по яростным глазам ясно, что это танец, из которого победителем выйдет кто-то один.
Жестокий взгляд собственника накрывает меня порывом ледяного снега, что кусает, обжигая дыханием смерти, тянет за волосы, заставляя упасть на колени. И тепло спящего солнца – поцелуем в замерзшие губы, ласково касается окоченелых пальцев.
Они прыгают, уклоняются, уворачиваются. Волосы одного – что тьма дурмана, а глаза – холодный цвет северного сияния, которое, говорят, бывает в западных странах. А он – красный поцелуй заката в волосах и пылающий яростный огонь, что грозит сжечь все вокруг. Копье – разъяренным звоном в ушах, катана – издевательский скрежет металла.
Но солнце еще не встало, и рассвет только-только начинается заниматься на востоке. Ночной полумрак – серая крыса – понемногу отступает в угол.
Но только для того, чтобы укусить в последний раз.
Звон наконечника и гул униженного древка – в сторону, длинная царапина на щеке, кровь в тон волосам, желтые глаза – не солнце, волчьи глаза, дикого зверя, что не сумел защитить ту, которую выбрал.
И усмешка отравленным оскалом на губах, холодный взгляд – превосходство и предвкушение.
— Ты проиграл.
И боль, от которой холодеет сердце. Проиграл.
— Ты помнишь, что должен уйти?
Черные волосы хлещут по его царапине, и меня немного отпускает, когда он скрывается за углом.
Меня бросает к нему, и я обнимаю его, судорожно стискиваю руки, удерживая, молясь, чтобы он не уходил. Глаза – что два солнца, которые только-только начнут загораться. Но уже без меня. Он размыкает объятия и отступает, но я отчаянно качаю головой, вцепляясь в его одежду.
— Я обещал, Тидзуру.
Закрываю глаза, не в силах видеть раскаленное пламя радужки, зная, что совсем скоро он уйдет. Меня снова накрывает леденящим ощущением снега на плечах, и я дрожу от холода, стараясь согреться хоть немного.
Он гладит меня по голове, и я приподнимаюсь, тянусь к нему, ищу теплые губы, что как солнечные лучи, все-таки смотрю в глаза, родные, чистые, светлые.
— Над тобой всегда будет солнце, Тидзуру. Смотри в небо и помни.
Он расцепляет руки, без труда отодвигая меня в сторону. Не говоря ни слова, он поворачивается и уходит прочь, не оглядываясь. А я падаю на холодную землю, еще не согретую солнечным светом, и дрожь – ледяными иглами по коже, тоска – серыми облаками на горизонте.
День проходит как в тумане, потому что солнце – это мутное серое небо, и холод добивает меня.
— Можешь переночевать в моей комнате, — знакомый мальчишеский голос – звенящей струной надежды.
Я оборачиваюсь, мои глаза – каштан, его – зелено-голубая морская волна. Встрепанный хвост длинных волос и белые концы ленты у талии.
— Не бойся, приставать не буду, — хмуро предлагает парень, и я поспешно киваю, заливаясь краской. – Хиджиката-сан перешел грань. Тебе опасно оставаться здесь, если ты не хочешь быть с ним.
Ночь – знакомым холодком по коже и длинными прядями каштановых волос под боком. Я чувствую покой, которого не ведала давно. Тихое дыхание рядом отдается теплом в груди – спасибо, друг.
— Ты любишь его?
Вопрос застает меня врасплох, и я молчу, прислушиваясь к звенящей тишине комнаты.
— Люблю, — на выдохе, еле слышно, почти шепотом.
— Ему плохо без тебя. Найди его, он нуждается в тебе.
Молчание – изумлением и пониманием, отчаянной надеждой, сердце стучит быстрее, будто надеясь ускорить время.
Немой мой вопрос – его ответ в ярких зеленовато-синих глазах.
— Все ведь и так ясно, Тидзуру.
Улыбка красит его лицо, и я понимаю, что парень рядом со мной – уже мужчина.
4. Шаг к бесконечности
Вот только ладонь не режет,
Вот только слеза не светит...
— Где же ты, где же, где же?..
— А разве я есть на свете?
Я открываю глаза рано утром, в предрассветной мгле. На лице парня, что лежит рядом, спокойствие и умиротворение. Поднимаюсь и невесомо касаюсь губами губ:
— Спасибо, Хейске…
Он что-то произносит во сне, мягко улыбаясь, а я тихонько отодвигаю створку и выскальзываю из комнаты. Молитва богам – единственная защита. Я быстро прохожу коридорами и оказываюсь у ворот.
— Береги его.
Неясный шепот рассветного ветерка – холодок по коже, неприятный, ненужный, не такой, как слепящий свет пылающего солнца.
— Обязательно.
— Иди, Тидзуру.
Мягкий голос – спокойным пламенем свечи, волосы – красно-коричневой волной по плечам. Глаза – два тихих лесных озера, отражающих зеленую листву деревьев.
— Прощай, Окита.
Прикосновение теплых пальцев к плечам, невысказанная благодарность в моих глазах, и невеселая улыбка в ответ.
Развернуться и бежать, задыхаясь, пока хватит сил, пока дыхание не сорвется рваным вздохом и саднящей болью в груди. И кричать – где ты, почему покинул меня, зачем? Вернись, вернись, я прошу тебя, вернись ко мне!
Бег – судорожным дыханием и страхом в груди, а вдруг не успею? Вдруг уже где-то он лежит бездыханным, и солнечные глаза навсегда останутся лишь потухшими остывшими угольками?
Вечер – легким воздушным платком-туманом на плечи, тоска – серой волчицей, что хочет завыть на луну, не находя себе места от боли. Сумеречные тени – танцем вокруг меня, искажая реальность, пробуждая старые страхи. Прохладный ветер бьет ознобом по коже, словно ледяной взгляд того, кого я ненавижу.
Крики и звон оружия тревогой отдаются в душе, и я снова бегу, задыхаясь, по дороге из Эдо, на звуки сражения.
Один взгляд – и спящее солнце в моем сердце восходит на небо снова, потому что он здесь. Вокруг него десятки врагов, красноглазых демонов, и они теснят его, нападая с нескольких сторон. Копье в руках огрызается негромким стуком, пронзительным лязгом и скрежетом, скрещиваясь с катанами противников.
Неведомая сила заставляет меня – маленькую глупую бабочку – ринуться вперед, туда, где ослепительно-обжигающе пылает огонь того, кого я люблю. Я не умею сражаться, но руки словно делают все сами: может, потому что кровь – раскаленным пламенем, пробуждая силу демона.
Расэцу на несколько мгновений замирают, не понимая, откуда я вообще взялась. Стиснуть зубы, перехватить рукоять покрепче – вперед, нужно помочь ему.
— Уходи, Тидзуру! – отчаяние в голосе – страх в глазах.
— Нет, я не покину тебя. – упрямо мотнуть головой, присесть, уворачиваясь от чертова демона, неумело всадить клинок куда-то в бок. Хриплый предсмертный крик – музыкой по ушам.
Он сражается позади меня, и мне кажется, что это солнце, этот горячий, искренний свет оберегает меня. Как иначе, если я должна была умереть уже раз пять, не меньше? Пылающая ярость – очищающим огнем в душу, и с неожиданной силой меч находит новую жертву.
Я – словно и не я, будто все это время была лишь тенью, отражением себя самой, а теперь, наконец-то вышла из мрака на солнечный свет. Словно я и раньше умела сражаться так, что противники кажутся неповоротливыми манекенами.
Острием меча по лбу – кровь заливает мои глаза, и я наскоро вытираю ее рукой, уходя от удара в шею. Устало добиваю последнего, кто стоит передо мной, и слышу тихий стон.
Он лежит на земле, прикрыв глаза от боли, весь залитый кровью, своей и чужой. Стиснутые пальцы на ране – будто на моей шее, и я бросаюсь к нему, падая рядом. Руки и ноги дрожат – никогда не убивала раньше. А это больно, оказывается.
Или боль – просто красной пеленой по широко раскрытым глазам, раскаленными спицами в животе и боку?
Он находит мою руку и сжимает – последнее касание, дань благодарности, разговор без слов.
— Зачем, Тидзуру? Ты же ранена…
— Я не брошу тебя, — упрямо качаю головой, подползая ближе, так, чтобы коснуться носом его щеки и вдохнуть знакомый запах янтаря, перемешанный с ржавчиной крови.
Он все-таки открывает глаза, и они те самые, что я видела в первую ночь – желтые, солнечные омуты, жгучее пламя – прямиком в дрожь.
— Доберись до города, найди врача… Ты же видишь, я умираю, — знакомый шепот – теплыми лучами по коже, даже если вокруг непроглядная тьма и близкий холод смерти.
— Ты не понял. Я не уйду.
Он устало улыбается, и улыбка – добрая, манящая.
— Глупая бабочка, — губы кривятся от боли, но глаза не лгут. "Люблю" – раскаленными углями по самому сердцу.
— Я ведь уже почти сгорела, — тихо прошептать, проводя ладонью по перепачканной кровью щеке. – Ты ведь не против, если я умру в свете твоего огня? Харада?
Он молчит, а я наклоняюсь и целую его в губы, не обращая внимания на металлический вкус на языке, потому что главное, что передо мной глаза, когда-то согревшие меня своим теплом, а под ладонью – мягкие волосы, последний поцелуй умирающего солнца.
Я отстраняюсь и обнимаю его, закрывая глаза. Последний поцелуй – чуть заметной болью в груди, но я улыбаюсь.
Я ведь бабочка, и срок, отпущенный мне, закончен, но я уйду вместе с тем, ради которого сгорела в пламени.
|
| |
| |
