| Genso_Okami | Дата: Воскресенье, 20.11.2011, 16:45 | Сообщение # 1 |
 Монарх
Группа: Администраторы
Сообщений: 2248
Статус: Offline
| Автор: Lumino
Фандом: Hakuouki
Пейринг: Окита Соджи/Сайто Хадзимэ
Жанр: romance, angst, drama, POV Окиты
Рейтинг: R
Размер: мини
Статус: закончен
Содержание: Он был моим командиром. Однажды я услышал,
как люди говорили, что собираются убить его. И тогда я
понял, что мне придется умереть.
Размещение: Только с разрешения.
От автора: Желаю приятного прочтения.
Ветер мой неземной,
Сквозь поток временной,
Эти чувства мои, ты луне отнеси.
Иногда мне казалось, что лучше бы меня никогда не было. Воин шинсенгуми, я стал всего лишь очередной бесполезной тряпкой, не способной сражаться и защищать то, что мне дорого. Болезнь убивала меня, медленно и неотвратимо, я чувствовал костлявые когти смерти на своих плечах, но не знал, когда же они сомкнутся на моей шее.
Все смотрят на меня с жалостью. Мои друзья сражаются, патрулируют город, готовятся к новой войне, а я целыми днями лежу в комнате, не принося никакой пользы. Еду мне носит Тидзуру, и я пытаюсь улыбнуться, пока она рядом. Девочка очень за меня переживает, и мне не хочется, чтобы она расстраивалась.
Здесь всегда царит полумрак, а мне хочется света и тепла, солнца. Я изредка выползаю из комнаты, чтобы посмотреть, как летают бабочки над цветами или цветет сакура. Это больно – знать, что я, быть может, скоро не смогу увидеть все это. Как повзрослеет Тидзуру или Хейске, как снова ссорятся и мирятся Харада и Симпати, как хмурится Хиджиката-сан и спорит с Кондо-саном. Они все – моя семья, которой я был лишен долгие годы.
Я стараюсь улыбаться и ничем не показывать, каково это – ощущать себя обузой. Единственное, что я умею в этой жизни, это драться, драться каждый раз – как в последний, бросаясь в битву очертя голову и не думая о себе. Сражаться под знаменем Искренности, сражаться за своего командира и своих друзей и мстить тем, кто их убил. Сберегать то, что мне дорого. Тех, кто мне дорог, даже если они не нуждаются в защите.
Каору появляется неожиданно. Девушка приносит мне маленький флакончик – сыворотку. Пузырек с кроваво-красной жидкостью поблескивает гранями и манит своей доступностью, предлагает воспользоваться панацеей, стать расэцу, серым демоном шинсенгуми. Но я отодвигаю эликсир. Нет, не могу.
С каждым днем туберкулез проявляется все сильнее. Я извел половину платков, заляпав их своей кровью, и дышать становится больно. Если сыворотка – единственное средство, чтобы снова держать меч, почему бы ею не воспользоваться?
Сейчас ночь, и все спят. Я приподнимаюсь с кровати и стараюсь не морщиться от прострелившей грудь боли. Два моих меча лежат рядом, и я вытаскиваю один из клинков из ножен. Рука предательски дрожит, не в силах держать оружие, и я роняю катану на пол, слушая тихий металлический звон.
Мне так плохо, что, кажется, я чувствую на языке солено-терпкий привкус горечи. Я лишен возможности сражаться, и как тогда я защищу своего командира и своих друзей? Я сижу на кровати, глядя, как дрожат руки, не так давно мастерски державшие меч, отнявший десятки и сотни жизней. Дверь отворяется практически бесшумно, с легким шорохом, и в комнату ко мне входит Сайто.
— Тебе нужно лежать, — как-то отстраненно говорит он.
Я послушно, как кукла, откидываюсь на подушку и закрываю глаза, закусывая губы. За что мне это? Тот, кто есть там сверху, над нами, за что? Я всегда жил, следуя своей Правде. Защитить командира. Защитить мирных жителей. Разобраться с теми, кто убивает моих товарищей.
И почему-то мне никогда не казалось, что у правды не один лик.
Я чувствую, как щиплет в глазах. Нет, это не слезы. Никогда.
Сайто присаживается рядом на кровать. Он почти всегда молчит, да и у меня не возникает желания говорить. Во всяком случае, я никогда не скажу ему одного.
Никогда не говорить о любви.
Это было первым и единственным условием, что поставил мне Сайто. И тогда меня все это устраивало. Просто секс. Просто иллюзия того, что со мной есть кто-то, кому я все еще нужен таким, разбитым болезнью, умирающим. Чтобы чувствовать, что мне осталось, ради чего жить. Потому что теперь я лишен возможности даже просто сражаться в бою и умереть с честью, как воин.
Я тянусь к нему, проводя ладонями по щеке, и он склоняется ко мне. Сайто равнодушен и холоден, как мраморная статуя. Мы никогда не разговариваем, если не считать нескольких фраз, сказанных днем. Но мне хватает и этого. Не стоит ему знать, что я люблю его.
Я целую его, жадно, яростно, плавясь в своей страсти и чувствуя обжигающий холод его равнодушия, глядя в пустые, темно-синие глаза. Иногда мне кажется, что я смотрю в глубину летнего неба темной ночью. Но я всегда ищу в его глазах мерцающие искорки далеких звезд.
Он стягивает с меня кимоно, осторожно, боясь потревожить грудь и вызвать новый приступ. Я обнимаю его, прижимаюсь крепко-крепко, потому что именно этой ночью мне нужно столько обдумать. Быть может, мне нужно стать расэцу и перестать быть обузой для всех остальных?
Сайто подается ко мне, и я ловлю его движение бедрами, закидывая голову и подставляя беззащитную шею жалящим поцелуям. Сегодня с ним что-то не так, и он не старается сделать все быстро, чтобы вернуться в свою комнату и хоть немного отдохнуть. Ведь, в отличие от меня, ему нужно еще патрулировать и драться.
Я закрываю глаза, зажмуриваюсь, не желая видеть равнодушное синее небо рядом с собой, такое близкое и такое чужое. Мне всегда не хватало страсти, горячего пламеня любви, которой нет в Сайто, таком холодном и безразличном.
Я стискиваю зубы, переводя дыхание. Все еще неприятно, хотя с той болью, что терзает мою грудь, это не сравнить. Интуицией я чувствую приближающийся приступ и подаюсь навстречу мужчине, быстрее, еще быстрее, успеть, пока единственной мыслью в голове не станет: пусть все это закончится, неважно как.
Кашель почти прорывается, но я давлюсь им, запирая в своем истерзанном теле. Сайто двигается, и я приоткрываю глаза, чтобы увидеть закушенные губы и растрепавшиеся темные волосы, отражение его глаз.
Вспышка удовольствия пронзает тело, и я тихо выдыхаю, моля всех богов, чтобы Сайто ушел. Приступ подкрадывается незаметно, как хищник в темноте, а чувствую его приближение, потому что я дичь.
Легкий поцелуй в искусанные губы – и мужчина выбирается из кровати, натягивает кимоно. У него прекрасное тело: высокий, худой, весь в мускулах, но от этого не растерявший кошачьей грации движений или быстроты.
Сайто выходит прочь из комнаты, не глядя на меня, и я позволяю себе закашляться.
Изящен сей цветок,
Я б сказал, он как ты,
Запах голову пьяник,
Манят цветом лепестки.
Но слова мои ты не услышишь никогда —
Их уносит ветер в никуда.
Кроваво-красный флакончик в моей ладони чуть заметно подрагивает. После того, что было сегодня, я просто обязан стать расэцу.
Какие-то ублюдки подстрелили Кондо-сана. Трусы, они знали, что он и еще двое шинсенгуми в ближнем бою разделают их, как свинью на мясо, и предпочли ранить его из засады, скрываясь в кустах. Нечеловеческая ярость овладела мной, застилая разум. Они посмели ранить того, кого я поклялся защищать своей жизнью!
Я залпом опустошаю маленький пузырек и кашляю от противного привкуса. Да уж, та еще сыворотка. Тело сводит судорогами, нестерпимая боль бубном стучит в голове. Когда все заканчивается, я поднимаюсь. Меня не шатает, и, когда я снимаю с подставки клинок, руки не дрожат, уверенно сжимая рукоять.
Осталось немного. Одеть светло-синюю форму шинсенгуми и найти тех, кто сейчас палит из ружей рядом с нашим штабом, надеясь разозлить нас и выманить в ловушку. Они добьются успеха, о да, только вот они не знают, что вместо рыбки на крючок попался крокодил.
Я бесшумно скольжу по темным улицам. Во всем теле – легкость, а еще я чувствую силу, свою былую силу, возросшую в несколько раз. В какой-то луже я увидел свое отражение и отшатнулся: вместо привычных красно-каштановых волос – пепельно-седые, белые, будто первый снег. И ярко-красные глаза, пугающие на фоне белков, заменившие собой светло-зеленые, как первые листья деревьев.
Они стоят здесь, хохоча и стреляя из ружей. Я появляюсь из темноты и слышу радостные возгласы: вероятно, довольны, что провокация удалась. Неяркий лунный свет придает моему телу неестественную бледность, а седые волосы и красные глаза довершают образ. Они открывают огонь, но я продолжаю идти вперед, не зная, задело меня или нет, потому что значения имеет сейчас только одно: ублюдки, стрелявшие в Кондо-сана, здесь.
Испуганные крики прорезают тишину – кажется, я вышел из тени на свет. Кто-то из них подается мне навстречу, но я легко, будто лениво вскидываю клинок, и трое нападавших валяться на холодную землю, как порубленные учебные манекены.
Каору возникает передо мной внезапно. Это парень, и теперь я ясно это вижу.
— Я солгал тебе. Туберкулез этим не вылечить, — говорит Каору с самодовольной ухмылкой, и я бросаюсь вперед, вытягиваю руку с мечом.
Предательский приступ кашля заставляет меня согнуться пополам и выронить клинок на землю, падая на колени. Чертов ублюдок прав, я стал расэцу, но болезнь никуда не делась! Я скорее ощущаю, чем вижу, как мои волосы снова становятся коричневыми.
Демон смеется, а я слышу его слова через одно, как будто в ушах вата. Но одно я понимаю точно: я вижу бегущих ко мне Хейске и Тидрузу, а потом еще троих противников, сидящих в засаде.
— Нет!
Я бросаюсь вперед, из последних сил снова становясь расэцу. Я чувствую обжигающую боль, и мир гаснет.
Мне кажется, что когда я валяюсь в забытьи, моего лба касаются чьи-то тонкие пальцы, а приятный низкий голос шепчет что-то на ухо. Кто-то гладит волосы, и я беспрестанно слышу одно и то же слово: люблю… А потом я и сам начинаю что-то говорить, отвечать неведомому голосу о своей любви.
В себя я прихожу в незнакомом месте, и мне сообщают, что я вместе с Кондо-саном обязан находиться здесь и лечиться, пока остальные вновь сражаются. Черт, пули были серебряными, и быстрая регенерация, свойственная всем расэцу, здесь не поможет.
Дни и недели проходят в безделье и острой тоске. Я чувствую себя откровенно плохо, а тут еще начинается война, и ко мне прибывают Тоши и Тидзуру. Замкомандира в новенькой форме западного образца, и рядом с моей кроватью стоит ящик, в котором лежит моя новая одежда.
Я умоляю их разрешить мне отправиться с ними, но Хиджиката непреклонен. Они будут ждать меня, когда я поправлюсь, так он сказал.
А еще я давно не видел Сайто. Он словно избегает меня, не желая видеть. Не могу его винить: сейчас, когда началась гражданская война, шинсенгуми терпят поражение, и у воинов порой не хватает времени, чтобы спать.
Хиджиката и Тидзуру отбывают, забирая с собой почти оправившегося от ранения Кондо-сана. А потом я узнаю, что Харада и Симпати покинули нас. Это добивает меня окончательно. Моя семья, мои друзья, все они медленно оставляют меня наедине со своей болезнью и проклятием расэцу.
Улыбчивый, добрый Харада, признанный мастер копья и меча. Короткие каштановые волосы и теплые глаза, как янтарное расплавленное солнце. Могучий Симпати: волосы с красным отливом и лазурные светлые глаза, напоминающие мне родное небо, которого мне тут так не хватает. Сколько раз мы спасали друг другу жизнь? Через что мы только ни проходили, но всегда были вместе.
А теперь они покинули меня, решив искать своего пути. Что же, мы все ходим под одним небом, и единое солнце освещает нам путь.
В тот день я как обычно валялся в своей кровати. Врачи сказали, что мне осталось еще чуть-чуть, а потом я смогу выйти из этой тюрьмы и помочь своим друзьям в этой войне.
Гонец находит меня, и в глазах его я вижу смерть. Сердце останавливается, и я рукой опираюсь о деревянный столбик, чтобы не упасть.
— Кондо-сан был схвачен и казнен.
Я тупо смотрю на молоденького парня, который парой слов разбил половину моего сердца. Кондо-сан. Человек, заменивший мне старшего брата и семью, научивший меня тому, что я сейчас знаю. Командир шинсенгуми, которого я поклялся защищать.
— Как это случилось? – довольно резко спрашиваю я, постепенно снова начиная соображать.
— Враги окружили штаб. Чтобы отряд смог уйти, Кондо-сан сам вышел к врагам.
— А как же Хиджиката-сан? – перебиваю я.
Гонец чуть запинается под моим тяжелым взглядом, но все же отвечает:
— Хиджиката-сан – теперь командир шинсенгуми. Он ушел вместе с остальными.
Я б хотел бабочкою стать,
Чтобы в небесах твоих летать.
И грусть, снедай меня,
И боль на части рви —
Демоном я стану,
Заберу печали все твои!
Ничто не могло теперь удержать меня от поездки к Хиджиката. Я одеваю новую форму и пристегиваю два меча к левому боку. Если он бросил его, он за это заплатит.
Самоуверенный, наглый, человек, который знает все лучше всех. Как же я его ненавижу. Меня немного шатает, когда я на лошади добираюсь до нового штаба шинсенгуми. На дорогу уходит много времени и сил, и в штаб я прибываю усталый, раздраженный и злой.
Я встречаю Хиджиката ночью на улице и, хватая его за рукав формы, тяну в темный тупик.
— Кондо-сан казнен! Почему он мертв, а ты, ты еще живой? Почему он ушел, а ты остался?
Я кричу, не заботясь о том, что нас могут услышать или заметить. Моя боль настолько сильна, что я выплескиваю ее в Хиджиката несправедливыми обвинениями, чувствуя жгучую ярость, опаляющую разум подобно лесному пожару.
— Окита-кун, тебе надо лечиться…
— Почему, почему он мертв, ответь, Тоши? Ты не смог защитить его, а клялся, слышишь, клялся, и все мы клялись защищать его!
— Кондо-сан приказал мне уходить.
На мои крики все-таки прибегают Тидзуру и Хейске. Мне нет до них дела, я продолжаю обвинять Тосидзу, захлебываясь этим криком, этой болью. Она грозит утопить меня с головой, и расстроенная Тидзуру оттаскивает меня за рукав.
Я смотрю в лицо своего командира и понимаю, что если сейчас не уйду, то вызову его на дуэль. Медленно, очень медленно я разворачиваюсь и ухожу по улице вниз, темными переулками и переходами, скрываясь под тенями деревьев.
— Окита?
Знакомый голос заставляет меня вздрогнуть и обернуться назад. Сайто… как он изменился. Взгляд стал еще более тяжелым, давящим. А новая форма ему, однако, идет.
— Сайто-сан? – недоверчиво переспрашиваю я, будто не веря, что действительно вижу его. – Чем обязан?
— Мне нужно поговорить с тобой, Соджи.
Мы направляемся вдоль темной улицы, молча шагая рядом. Долгая и утомительная дорога, незавершенное лечение – все это дает о себе знать болью в груди. Я останавливаюсь у каменной стены, прислоняясь к ней спиной. Сайто стоит напротив меня: весь в черном, только белая перевязь на поясе, где держатся два клинка.
— Сайто-сан?
Он стоит молча и серьезно смотрит на меня.
— Ты нужен мне, Соджи.
Я стою, как оглушенный, не в силах произнести ни слова. И это закрытый и неразговорчивый Сайто? Человек, для которого я, как я думал, ничего не значу?
— Я был в ту ночь, когда тебя подстрелили, — вдруг говорит он, и меня словно озаряет.
Тонкие пальцы, легкие поцелуи в волосы, в лоб, в губы и щеки, тихие слова… и бесконечное «люблю», повторяемое этим голосом.
— И я помню, что в бреду шептал тогда ты.
Я поднимаю взгляд и смотрю в глубину его холодных темно-синих глаз. Мне спокойно и легко, будто не я недавно так сильно скучал по нему, что готов был с ума сойти.
— Я не отрекаюсь от своих слов, Сайто-сан.
Во взгляде его скользит что-то непонятное, неведомое раньше мной. Он подходит ближе и с внезапной силой прижимает меня к стене, целуя.
Как я раньше мог сравнивать его со статуей? Точнее, как он сам мог хранить в себе такой порыв страсти, не давая ей выхода?
Я кусаю его за губу, и он чуть прихватывает мою зубами в ответ. Не знаю, сколько мы целовались, но я выворачиваюсь в сторону и отступаю, разрывая объятие. Почему-то становится непривычно холодно, словно разом погасили солнце. Я твердо смотрю ему в глаза и говорю:
— Уходи, Сайто.
Он смотрит на меня как-то странно, словно разом растеряв всю свою уверенность и вечное спокойствие.
— Что случилось, Окита?
— Просто уходи. Ты же знаешь, мне недолго осталось.
Довольно долго Сайто просто стоит, но потом подходит ближе и целует меня: медленно, нежно и горько, очень горько, целует в последний раз.
Дальше наши пути разойдутся навсегда, но мы все ходим под одним небом, и я буду чувствовать Сайто так же, как и он чувствует меня.
Медленно я отстраняюсь, отхожу, но он держит меня руками, и продолжает поцелуй, отчаянный, последний, весь пропитанный горечью и тоской. Я чувствую странную боль в левой части груди, но не придаю этому значения.
— Я люблю тебя, Окита. Помни это. Прощай.
— Прощай, Сайто. И живи, пожалуйста.
Я разворачиваюсь и ухожу, ощущая, что с каждым шагом все тяжелее идти дальше.
Ветер мой неземной,
Сквозь поток временной
Эти чувства мои
Ты в цвет весны обрати.
Мимолетна мечта,
Завернется душа
В тонкий кокон из сна, ожидая конца.
Я бреду по соседнему полутемному городку, вспоминая последний поцелуй Сайто. Резкие слова и смех привлекают мое внимание. Я прячусь в тени, вслушиваясь в разговор.
Заговорщики успевают уйти, пока я понимаю, о чем они говорили. Они планируют убить Хиджиката. Они двинулись по дороге к тому городу, и я должен опередить их.
Я прибываю на место первым. Отсюда я вижу факелы и слышу голоса. Их много, десятка три, не меньше, а то и больше. Но у меня нет выбора. Ради Кондо-сана, который приказал Тоши уходить, ради Тидзуру, которая так любит его, а она любит, я же вижу. Ради Харады и Симпати, о которых я ничего не знаю.
Мы все ходим под одним небом.
Ради Сайто.
Я стою на дороге и сжимаю в руке меч. Прости, верный друг, но, похоже, сегодня мы с тобой споем последнюю поминальную песню по нашим врагам. Они приближаются, и свет факелов выхватывает из темноты мою желто-красную форму и острый клинок в руке.
Заговорщики несколько секунд стоят там, глядя на меня. Да, им кажется, что один в поле не воин. Но пусть даже это и так, мне есть, ради чего умирать. Я прожил всю жизнь, следуя своей Правде, и мне нечего стыдиться. Я умру, защищая своего командира, и это будет славная смерть, о которой будут помнить.
Мгновение недоумения проходит, и воины как по команде бросаются ко мне, сжимая в руках катаны. Не повезет вам. Свет луны высвечивает мою фигуру, и я ощущаю, как с красно-каштановых волос будто бы сползает яркая краска, делая их пепельно-белыми, седыми, как у старика.
В голове стучит кровь, и я пронзаю мечом первого. Прыжок, уворот, присесть, уходя от удара, броситься на врага, подобно волку, загнанному в угол и оттого еще более опасному. Рассечь податливую плоть, забрызгивая себя кровью, увернуться, убивая еще одного врага.
Сила расэцу дает мне невиданное преимущество, но противников слишком много. Я пропускаю момент, когда острое лезвие разрезает одежду и тело от плеча до лопатки. Обернуться, добивая, прокрутить в руках сияющий клинок, с тихим звоном скрещивающийся с врагами. Оскалиться, зная, что лицо мое сейчас – не лицо человека, но лицо демона, расэцу, который обязательно убьет всех, кто угрожает Хиджиката.
Обернуться, на миг остановиться и получить острием прямо в живот. Катана входит глубоко, и тело прошивает острая режущая боль. Я обхватываю лезвие вражеского клинка, чувствуя, как бежит кровь по пальцам, и вытаскиваю, отбрасывая в сторону.
Я не знаю, сколько длился бой. Я потерял счет убитым, но боль от ранения куда-то делась, уступив место ярости и злобе, которые бросали меня на врагов, несмотря на многочисленные раны и кровопотерю.
Ночь заканчивается, и на востоке сереет мутный рассвет. Белые волосы легонько треплет ветер, и я тихо падаю на колени, втыкаю верный меч рядом, опираясь об него. Вокруг меня – тела поверженных врагов, раскиданные по всей дороге и маленькой полянке рядом.
Не в силах стоять на коленях, я опускаюсь на спину. Ну вот и все. Все расэцу рано или поздно расходуют свою жизненную силу и умирают. Совсем скоро я обращусь пеплом, и ветер развеет мой прах по этой земле.
Я устало улыбаюсь – ведь Хиджикато-сан и Тидзуру в безопасности. Я сумел защитить их, пусть и ценой собственной жизни. Надо мной мутное серое небо, которое совсем скоро расцветет яркими красками, возвещая новый день.
Я прикрываю глаза и улыбаюсь. Перед глазами стоит Сайто, серьезный, подавленный, а потом – склонившийся над моим телом, шепчущий мне что-то, сжимающий пальцы, покрывающий поцелуями лицо. Не надо скорбеть по мне, Сайто.
Ведь все мы ходим под одним небом.
|
| |
| |
