Запоздавшая осень кралась по пустынным улицам города — рыжая, терпкая, влажная. В студенеющем воздухе плыли облака опавших листьев. По мостовой, от которой тянуло землей и кисловатой сыростью, пробегали бурые тени и яркие пятна кипящего солнца.
Её звали Сакура. Это имя ей шло, так же как прямой пробор в гладких, нежно-розовых волосах и серьёзное выражение на лице, ещё помнившем детские гримасы. Её каблуки выбивали чёткую дробь на сером, в колдобинах, асфальте, знакомом ей с детства. Она была плоть от плоти этого города: такая же простая, неброская, уютная — но с тайной, сокрытой где-то глубоко внутри. Этот город так же имел тайну.
Тесные улочки тянулись, порой открывая ей просторные пустынные площади, покрытые пыльными, слегка замшелыми камнями. Почти каждую площадь украшал фонтан или памятник, но всегда все эти фонтаны и памятники не представляли собой ничего особенного, всего лишь куски гранита или мрамора.
Каблуки застучали по деревянной брусчатке. Рядом велась стройка, деревянная ограда скрывала рабочих и уже застроенный фундамент нового борделя. Стройные ноги быстро несли девушку по деревянному настилу. Но вдруг она замерла. Мимо пронеслась громко лающая, рычащая собачья орава. Кто-то обдал её ледяным шершавым дыханием и зашептал, наклонившись над левым плечом странные, иноязычные слова. Ветер обвил её тело тугим кольцом. В глазах на секунду всё потемнело,поплыли круги и золотые зигзаги. А затем всё исчезло. Осталась только афиша.
Большая афиша на деревянной стене, пахнущая чем-то сладким и острым, но не
типографской краской. В осеннем сонном тёплом городке афиша казалась чем-то
чужим и враждебным, точно обугленный ожог на теле. Чёрный фон, алые буквы.

«КАРНАВАЛ»

И ниже:

«Мир иллюзий»

И ещё ниже, совсем мелкими буквами, похожими на причудливых насекомых:

Имеющий глаза да увидит…

Карнавал. Её вдруг передёрнуло, как будто ударило током.
Карнавал. Свист в ушах и солёный привкус во рту. Какая странная афиша… Алые
буквы, алые бабочки, парящие во тьме… Карнавал…какой еще карнавал? Она с
усилием двинулась дальше, но афиша держала её, возвращала взгляд, замедляла
шаги. А затем ей стало казаться, что кто-то идёт рядом с ней по улице, кто-то
смеётся над ней, едва не касаясь её обессилевшей, слегка ссутуленной спины.
Кто-то… она огляделась. Но увидела только случайных прохожих, ничтожных, как
жухлые листья, пролетавшие мимо.

Но кто же тогда следит за ней так неотступно? Чьи шаги
шелестят по пылающему покрову осени? Словно невидимые ангелы взлетают над
низкими крышами, над умирающими иссушенными деревьями. Но разве ангелы смеются
так жестоко? И разве они пахнут сыростью, пеплом и кровью?

Кровь… Афиша… красное на чёрном… или чёрное на красном? Она
не помнила. Тени кружили вокруг, издеваясь, плясали по небу, по мостовой, по
стенам домов. Странно, они не мешали идти, напротив, как будто толкали её,
принуждая двигаться дальше, почти тянули за платье и за волосы. Нет, тени
исчезли, их не было вовсе. Просто пьяный осенний воздух и темнота, ползущая из-за
углов. Темнота… но почему так темно, ведь ещё совсем рано? Нет, не темно, ей
показалось. Это иллюзия. Мир иллюзий — так там было написано, верно? Карнавал…

Вот и её милый маленький домик у подножия холма. Калитка
пронзительно жёлтого цвета, вся в глубоких причудливых трещинках. Дверь,
железная ручка, нагретая солнцем. Полусгнившие яблоки валяются в ещё густой и
зелёной, но уже тускнеющей траве. Эта трава так упорно прорывается между
разбитыми серыми плитками, которыми выложена кривая, несуразная дорожка к дому.
Глядя на эти твёрдые побеги, живыми ножами пробивавшие камень, Сакура всегда
вспоминала свою мать. Почему? Она не знала.

Со второго этажа была видна центральная площадь, которая в
это время пустовала. Этот город имел иной распорядок, нежели все остальные.
Днем тишина, ночью – веселье. Пока солнце нещадно сжигает редкую траву и
раскаляет песок, смешанный с пылью, люди в ресторанах, барах и борделях
готовятся к вечернему празднеству. Ощипывают дичь, режут баранов и телят,
чистят картофель. Шлюхи наводят марафет и прячут заработанные ранее деньги под
полосатые матрасы, заляпанные пятнами крови и мужского возбуждения. Как много
изменилось за этот год.

Сакура любила свой город. В дневное время суток. Ночью она
пряталась от разврата у себя в комнате на втором этаже, обклеенной обоями с
изображениями ангелов, и молилась небольшой иконе, висевшей на оконной раме и
скрытой от любопытных глаз прохожих черной занавеской.

В этом году урожая не было, а цветы увяли, даже не успев
распуститься. Неимоверная жара поглотила небольшой городок, затерянный в редком
лесу и заключенный в полукольцо гор.

Заскрипела входная дверь и в светлую комнату вошла хрупкая
девушка. На вид ей нельзя было дать и шестнадцати лет. Столь юная особа
обладала даром притягивать взгляды мужчин и кучу неприятностей в придачу.
Несмотря на её почти слепую веру в Бога, она потеряла веру в этот мир, в тот
день, когда Господь забрал близких ей людей.

Девушка прикрыла дверь и тут же её обступили, как будто
призывая к ответу за что-то, с рождения знакомые шорохи и запахи. Занавески на
окнах. Вот здесь кружево разорвано, здесь — пятно от жирного соуса. Паркет
скрипит под ногами, выдавая её присутствие.

Девушка потопталась на пороге и сбросила с себя босоножки,
устало потирая друг о друга ноги. Мозоли разодрались и теперь кровь, стекая по
бледной коже, капала на темный деревянный пол.
Мать стояла у комода, перекладывая стопки белья из одного
ящика в другой — монотонно, как заведённая. Какая разница, в конце концов, где
именно будут пылиться эти штопаные простыни? Вот так и я, подумала Сакура
равнодушно, буду через тридцать лет стоять у комода. У меня будут такие же
иссохшие жёлтые руки и морщины на лбу. Я буду носить тёмно-синее платье и
поджимать тонкие губы. И это бельё, и комод, и дом, где вечно что-то скрипит,
кипит, или киснет в тазу с мыльной водой, будут для меня важнее всего на свете.

- Где ты была, Саку?

Саку. Она ненавидела, когда мать сокращала её имя.

- В больнице.

- А… — Мать с силой хлопнула ладонью по стопке белья. — У
этого бессердечного…

- Мама, не надо.

- Почему не надо? — Мать повернула к ней утомлённое худое
лицо. — Я говорю то, что есть.

- Ты совсем его не знаешь. Ты не видела его почти три года.
С тех пор, как….

- Он и тогда был такой. И я вижу, что он вытворяет с Лейлой.
Она каждый раз от него возвращается сама не своя. Что он ей говорит?

- Ничего, — коротко ответила Сакура. И это была чистая
правда.
- Он что, полагает, что слишком хорош для неё?! Для нашей Лей!

Лейла и Ройс. Сакура не знала, рассмеяться ей, или заплакать. Принц грёз с короной из ночных теней и её сестра— с грудью до колен, вечно красным лицом и щёточкой чёрных волос над приподнятыми бровями. В палате Ройса она казалась лишней.

Но зато в семье – она самое драгоценное. Сакура всегда
знала, что если бы Господь спросил её мать о том, кого бы она отправила на тот
свет, мама бы ответила: «розоволосую бездельницу, сидящую у нее на шее».

Старшая сестра была абсолютной копией матери. Темные волосы,
немного смуглая кожа, светлые, странного фиалкового цвета глаза.

«Как у мертвеца!» - дразнила её в детстве Сакура, после чего
получала пинка от отца.

Её старшая сестра была хороша во всем. Фигура, улыбка, все.
Но все было словно искусственное, ненастоящее. Или, быть может, Сакура просто
завидовала, ведь все считали её выродившимся ребенком, абсолютно чужой и подозрительной, даже её родная мать не придерживалась иного мнения.

- Ты бы сама не хотела, чтобы они… поженились, не так
ли? — произнесла она вслух, причём слово «поженились» далось её с большим
трудом. Мать поджала губы ещё сильнее, отчего её лицо стало совсем старым и мрачным.
— Я бы, конечно, желала ей не такого мужа. Здорового, по крайней мере. Но если она так на нем помешалась…— она пожала плечами.

Знал бы Ройс, как эта раньше времени увядшая женщина, возясь упорно с бельём и жуя по-старчески ртом, решает снисходительно его судьбу. Впрочем, какое ему было бы дело?

- Мама, Ройс не любит Лейлу, - сказала Сакура устало.

- Он никогда, никогда… - второй раз ей это произнести не
удалось.

- Я пойду, - добавила она поспешно.

Но она не могла уйти.

Её мать смотрела в окно. Её лицо казалось зеркалом, отражавшим полумрак. Какие странные, ранние сумерки. И вдруг…

- Что? — встрепенулась Сакура.

- Ничего.

- Ты только что сказала… «Карнавал».

- Карнавал? - повторила темноволосая женщина. Чувство горящей плети на обнажённой спине. - Тебе показалось.

Конечно, ей показалось. Мир иллюзий, вот что это такое. И её мать - повелительница иллюзий. Все эти годы ей казалось, что мама - её подруга, что она должна приходить к ней каждый день и сидеть подле неё, как весталка, хранящая священный огонь. Зачем ей это? Зачем пытаться приручить чёрную кошку со стальными когтями? Зачем, если эти когти исполосовали её сердце?

- Карнавал…

Снова этот беззвучный шёпот. И снова боль. Её руки в огне. Священный огнь… смертельный огонь… волосы мамы…

Уйти, бежать, пока ещё не поздно…

Но разве уже не поздно?

- Карнавал…

Сакура побежала вверх по лестнице, шумно топая по необработанному дереву ступенек.

На бегу распахнула белую дверку и влетела в свою комнатку, спешно закрывая за собой вход. Здесь был словно другой мир. Небольшой,светленький мирок, казалось здесь даже воздух легче, мягче. Ангелы все так же переплетали пухлые ручки на стенах, все так же белел потолок, белый тюль тихо и мирно колыхался на ветру, скользящему в комнату через приоткрытое окно. Но что-то было лишнее. Сакура заметила что именно только когда кинула взгляд на почему-то расправленную постель. Край бежевой простыни касался пола, покрывало
скомкано, а подушка, выглядывающая из наволочки, была сжата загорелыми руками с
ярко-алыми ногтями.

Сакура подошла осторожно к кровати. Не успела она промолвит ни слова, как брюнетка, казавшаяся спящей, резко открыла лиловые влажные глаза
и произнесла:

- Карнавал.
Карнавал. Как будто в комнату ворвался листопад. Как будто
вокруг зачадили сотни свечей, а на крыше зашуршали и захлопали крыльями
диковинные птицы. Карнавал. Профиль сестры на фоне закатного неба. И горькое
предчувствие, гнездящееся в сердце. Чёрные тени, скользящие к горлу. Карнавал…

Она взяла сестру за руку. Изящная тонкая рука была тяжелой,
словно налитой свинцом.

- Карнавал,- повторила девушка. - Он вернулся, Сакура. Он вернулся.

- Нет, сестра, нет.– девушка ласково сжала вспотевшие пальцы. - Не волнуйся ты так. Что случилось? Какой карнавал?

- Это он.– испуганные фиалковые глаза смотрели на неё, не отрываясь. Её слова звучали так беспощадно и пугающе, так чётко.
— Я знаю, Сакура. Сегодня утром я услышала зов. Как тогда. Я тогда испугалась. А ты
нет. Теперь я тоже не боюсь…

- Сестренка, какой зов? - она наклонилась ближе, она почти умоляла, она уже поняла о чем говорит её сестра, - Я тебя не понимаю…

- Отчего же ты плачешь? – внезапно улыбнулась брюнетка, вскакивая с кровати и делая уверенные шаги к окну, - Испугалась? Бедняжка Сакура! А как же твой Бог? Разве он тебя не защитит? Лгунья!

Брюнетка закружилась по комнате, вытянув руки вверх,
заливисто смеясь. Весь страх её куда-то делся, бесследно исчез. Или она просто
её разыгрывала?
Под музыку, слышимую только ей, девушка пританцовывала у
распахнутого окна. Сакура заметила только сейчас, что икона лежит под платяным
шкафом, что деревянная рамка её треснула и развалилась.

- Ты знаешь, ты знаешь, ты знаешь, о чем я говорю! Ты
слышала-слышала-слышала! – радостно верещала темноволосая девушка, подлетая к
испуганной Сакуре, все еще сидящей на кровати, - И Ройс слышал, представляешь?
Он мне сам сказал! Недавно звонил, - девушка, не отрывая возбужденного взгляда
от лица розоволосой, ткнула пальцем в сторону телефонного аппарата на
прикроватной тумбе, трубка которого болталась на весу.

- Ты бредишь, Лейла…- прошептала девушка. Природная бледность её кожи сменилась мертвенной. Зеленые глаза расширились от ужаса при виде безумной улыбки старшей сестры. Девушка попятилась назад, силясь избежать горящего взгляда темноволосой девушки. Но брюнетка сама поднялась с постели.Улыбка исчезла с её лица, радость сменилась презрением.

- Ты просто трусиха. Я буду готовиться и как следует
натанцуюсь на карнавале.
Лейла исчезла за дверью. Сакура вновь повернулась к окну,
впилась глазами в серую дымку - словно ища среди облаков и вечерних теней вход
в другой мир, где не будет этой жары, собак, её сестры с её возлюбленным. В
комнате повисла звенящая тишина, даже птицы смолкли за окном. Девушка с приоткрытым
ртом следила за передвижением теней, солнце садилось…Нет, все на месте, птицы
щебечут, икона, освещенная лучами заходящего светила мирно висит на оконной
раме, обдуваемая летним ветерком, запахом приближающегося торжества.

Глава 5. Карнавал.

В час, когда солнце и луна светят вместе, возможно всё.
Сакура не знала. Она только шла по пустеющей улице, в конце которой виднелся лес, едва различимый, серый, пустой. Она не знала ничего, но знала заранее, что сегодня что-то случится, и её пальцы — тонкие, бессильные, никогда не державшие ничего, тяжелее книги, бессознательно касались шеи, полускрытой узлом волос цвета заката. Ветер с болот навеял ей на лицо улыбку — холодную, острую, точно кинжал.
Сакура не знала. Не знала о том, что небо темнеет, что одинокие тени, покинувшие лес, заполняют город, словно гости - бальную залу. О том, что солнце тонет в лучах огромной красной луны и быстро исчезает за горизонтом. Не знала о том, что в диких виноградных садах длинные лозы шевелятся, будто змеи, и густой, как кровь, приторный сок стекает на землю. Что далеко - за лесом, за лугом, в чёрных болотах, где светит луна и болотные огни, возрождается древний, истерзанный демон. Что воздух отравлен его дыханием, что в закатном сверкающем свете - его безумие. Юный демон, прекрасный, как сон, безжалостный, как ребёнок… Он снова родился, он здесь. Волки в лесах недоверчиво льнут к шоколадной опавшей листве, к холодной земле, пахнущей перегноем, и их голоса возносятся к небу, как песнопения. Опьяневший закат беснуется в небе, топя всех в своем алом слепящем свету.
Беги, Сакура. Беги от кровавых слёз, горящих на небе, от бархатистого мрака, который ползёт с болот. Ветер касается губ, ласкает, пьянит. Горечь, Сакура. Горечь, горечь и горечь… И пустота внутри, такая же, как в небе; такая же, как за протёртой до дыр тряпичной маской луны. Лишь золотые осенние листья гибнут в чернильной воде болот. Лишь над лугом вздымается черный шатёр, и пурпурные звёзды горят на его стенах… Это обман, Сакура, беги от него. Беги, пока яд не проник в твоё сердце, не затуманил глаза. Беги, пока мёртвый бессмертный зверь, спящий в тебе, не почуял запах вина и крови и не воскрес, не проснулся, не разорвал твою душу…
Запах тлена, ладана, крови. Запах костра, сосновой хвои, влажной земли, дождя, виноградного сока, морского прибоя и роз, роз, бессчётного множества роз — перезрелых, отцветших, из всех садов Востока. Или не было запаха. Только лишь тени в закатном удушливом мареве. Не вдыхай. Не смотри. Не слушай. БЕГИ!
Кругом люди, в ярких костюмах, пьяные, веселые, счастливые…
По улице шёл Карнавал.
Музыка. Или это была не музыка? Бубенцы, бубны. И - иногда - пронзительный, горький вопль скрипки.
Но все это фон. Главное… церковный орган? Или нет? Тяжелый, густой, мучительный звук, противиться которому немыслимо. Скрыться невозможно. Звук без начала и без конца. Этот звук мог зародиться на дне океана, в те времена, когда до рождения человека было дальше, чем звёзд на небе.
Темнело. Из сумерек величественно выступили кони. Вороные, лоснящиеся. Что у них на головах? Чёрные плюмажи? Разве это - траурный кортеж? Безумие.
Мостовая дрожала под тяжелыми гремящими копытами. Время крошилось. Воздух звенел, как решётка.
Тигры. Помост, а на нём - в окружении ржавых прутьев - три тигра. Три яростно пылающих солнца. В узких зрачках, рассекающих их золотые глаза — смерть, кровь и боль.
Снова помост. Закрытый фургон. С каждым ударом сердца становилось темнее, холоднее. Сумрак разрезали первые звёзды. Тени смыкались. И тут появилась она.
Танцовщица была обнажённой — лишь волосы чёрным огнём вились вокруг тела. И тело таяло, словно дым. Что это — плоть или просто скелет? Полупрозрачные белые кости, восставшие из могилы? Не смотри! Нет, уже поздно… Воздух стал розовым, нет, багровым… В её руках чаша, наполненная чем-то тёмным, густым. Чаша всё ближе, она чувствует запах… Нет, не надо! Только не это!
Она не закричала. Она лишь прижала руку к губам. Нет, она прокусила руку, и кровь закапала прямо на землю.
Карнавал замер. Замерло всё. Тигры угрожающе зарычали. Танцовщица смотрела ей прямо в глаза. Её лицо было так близко — и так далеко. Но она его видела. Видела всё. Бледное лицо, умирающие фиалковые глаза, они заполняются алым свечением, с губ капает вязкая черная жидкость, танцовщица улыбается, улыбается, улыбается,…
- Сестра, сестра!

Глава 6. Его лицо вместо ЕГО маски.
По узкой улочке, затопленной ночью, торопливо шёл человек. Торопливость отнюдь не была ему свойственна; весь путь, от больницы до этого проклятого богом места, он прошествовал размеренно, не торопясь. Теперь же он почти бежал. Он чувствовал, он знал, он верил: что-то или кто-то движется за ним, неотступно, как тень, как эхо его шагов.
Он оглянулся. Ничего. Никого. Только темнота - густая, тягучая, живая, словно готовая в любой момент разразиться сатанинским смехом. Кошмарный сон, просочившийся в явь. Где-то размыло границу, что-то сломалось в этом мире, в самом его центре, в этом городе. И он - он падает, падает в пропасть этой улицы, ведущей в никуда…
Он пытался убедить себя, что это обман, полуночный бред, что за этим стоит всего лишь естественное беспокойство человека, идущего глубокой ночью из больницы в заведение, которое не стоит посещать почтенным членам богатых семейств. Он больше не был благопристойным джентльменом, красавцем-женихом и отличной партией. Девушки больше не велись на его красоту и на его деньги. Потому что денег у него больше не было, болезнь и её лечение высосали из него все сбережения. Никакая девушка больше не очаровывалась его обаянием и внешностью. Городок маленький и каждая девица уже знала, что у того самого красавчика-брюнета, сына банкира, больше нет состояния. Оно утонула в горной реке вместе с его отцом. Дело отошло городскому управлению вместе со всеми ворованными деньгами. И теперь он шел один по темной улице, полной шепчущихся во мраке опасностей. Он превратился в маленького мальчика, который, не в силах даже вздохнуть, стоит спиной к двери громоздкого старого шкафа. Он не видит, не слышит, но он знает, что дверца шкафа неуклонно раскрывается. А там, в шкафу, в темноте, скрывается нечто. У него нет ни лица, ни голоса, ни имени, оно неподвластно его воображению. Но оно есть, оно здесь, оно пришло, оно готовится к прыжку. А он один, он не может кричать, он не может дышать, не может даже увидеть того, кто вот-вот… вот сейчас…
Чёрная тень накрыла тело юноши. Обволокла с головы до ног, сжала, раздавила и отшвырнула. Он больше не чувствовал страха. Он ничего не чувствовал. Кошмар оборвался. И лишь бесполезное тело всё ещё билось на мостовой, лишенное отпечатков пальцев, волос и лица.

Глава 7. Добрый дядя вампир.

Людей становилось все больше и больше. Танцовщица танцевала все быстрее и быстрее, извергала пламя, кружилась вихрем, но толпа бесновалась не меньше. Сакуру смывала людская гуща и несла по направлению к главному помосту, огромному, сияющему. Цветные лампочки мигали, раздражая глаза, вызывая головную боль. Розовые волосы в их свету переливались багровым, зеленым, голубоватым цветами. Глаза широко распахнулись, взгляд метнулся в сторону приближающейся городской площади, туда, где воздвигся из ниоткуда черный величественный шатер. Алые звезды переливались на бархатной ткани, маня своим кровавым светом глупых ночных бабочек, глупых торжествующих людишек. Ах, как же они рады, ведь карнавал!
Молодые звезды потухли, стали ничем, по сравнению с яркими вспышками фейерверков, расцветающих подобно маку на черноземе, облитом кровью, траурным закатом, провожающим жаркий день. К запаху пороха присоединился запах сладкой перечной мяты и шоколада, замелькали подносы, руки в белых перчатках и их обладатели в ярких полосатых костюмах, держащих их на весу. Клоуны и скоморохи завертелись вокруг своей оси, толпа, окружавшая их, истошно завопила, конфеты сыпались с неба тут и там, Сакура прикрыла голову руками, страшно, невозможно страшно! Безумие!
Фигурка в белом платьице, подол которого уже безнадежно перепачкался шоколадом с рук обезумевших мужчин, так яро старавшихся задрать ей юбку, кинулась в сторону искрящегося помоста, пустого и недосягаемого на первый взгляд. Трухлявая древесина колес была покрыта чем-то вязким и вонючим, из тьмы за ними на нее смотрели пугающие, алые глаза, много глаз.
Охваченная ужасом, с трепещущей душой, чистой как душа ребенка, юная девушка схватилась рукой за выступ и подтянулась, с необыкновенной быстротой перемахивая через метровую перегородку. Лишь бы подальше, лишь бы укрыться от бешеных лиц, красных как мясо вареного рака, пылающих и безумных как извергающаяся лава глаз. Смертельных, дьявольских. Резко выдохнув от боли, она спиной приземлилась на обшитый чем-то металлическим пол. С опаской открыв лучистые зеленые глаза, девушка с волосами цвета ранней зари тут же сощурилась от направленного прямо ей в лицо мощного потока света. Белого, слепящего. Тонкая ладошка закрыла часть лица, отведенную для глаз, а девушка всхлипнула, тонким, нежным голоском. Рев толпы словно отошел на второй план, теперь пространство заполняло еле слышное, словно шепот ветра, рычание.
- Как прекрасен этот мир, как прекрасны жители в нем, как прекрасна их кровь, и, ох, как прекрасна кровь юных девушек, что сами лезут в мою тихую обитель!
Певучий голос приближался и приближался, крался, словно змея, извивался, дразнил и с таким удовольствием вытягивал единственное слово.
«Кровь»
- Милая принцесса, прикройте свои ноги, взгляните в мои глаза.
Сакура задрожала всем телом, руки беспомощно лежали вдоль туловища, глаза зажмурены, спину холодило железо, кровь отлила от лица. Из груди вырывалось судорожное дыхание. Кто здесь? Она попала прямиком к нему? К хозяину Хаоса? К виновнику? К безбожнику?
Но дух воспрянул, стоило лишь ушам внять издевающемуся голосу. Спина распрямилась как пружина, зеленые изумруды глядели решительно, бурлили праведным гневом, презирали. Глаза должны видеть того, кто так сделал с её сестрой, кто погубил её сестренку.
Вампир.
Это слово ей будто каркнули яростно в ухо. Вампир. Откуда она это знала?
Он был образцом, воплощением всего, что было известно ей о вампирах. Лакированные чёрные ботинки, чёрный плащ на красной подкладке, фрак, чёрный цилиндр, руки, обтянутые шёлковыми белыми перчатками…
Перед ней возник пахнущий пылью тесный кинозал, где они с Лейлой смотрели старые фильмы ужасов. Все в зале, затаив дыхание, смотрели на экран. Кино было иллюзией, этот вампир, с факелом в руке перед ней – тоже иллюзия,… а Лей?
Она смотрела ему в лицо, она словно пыталась ощупать тень. Слегка прикрытые веки… тёмные волосы, длинные, летящие, словно нити шелка … Губы бледные, чуть ли не синие… Не то, не то… Нет, кроме всех этих банальных вампирских аксессуаров было что-то ещё… что-то тревожное, почти невыносимое, но ускользавшее, как сновидение.
- Возможно, милая леди, у вас есть какие-то вопросы? Я буду счастлив удовлетворить ваше любопытство. Но, умоляю, поспешите. Солнце вот-вот зайдёт и тогда…
Девушка ахнула и попятилась, упираясь спиной во что-то мягкое, скользящее. Оборот головы и тихий вскрик. Гроб.
- Нет, - она затрясла головой, зубы стучали во рту, — нет, это неправда. Я не верю. Это просто представление.
- Может быть. - Чёрный фрак и плащ… И тёмные волосы вдоль лица… - Может быть, да, а может быть и нет. Карнавал — это иллюзия. Что истинно? Кто может знать? Иллюзия, ложь, обман, дурной сон… Думайте, как хотите, красавица.
Сакура заворожено смотрела, как мужчина перекладывает факел из одной руки в другую. Как широко раскрываются его глаза, обрамленные пушистыми черными ресницами, как он добродушно улыбается, выставляя на показ обворожительную, белоснежную улыбку.
- Идемте леди, пора открываться первому аттракциону, - рука в белой перчатке потянулась вперед, мужчина чуть склонился в поклоне, - Жемчужина карнавала, моя госпожа. Вампир.
Факел зачадил, вспыхивая ядовито-зелёным огнём. Девушка дернулась назад, но тут же вскочила на ноги. Стены помоста осыпались прахом, в мир вновь ворвался рев обезумевшей толпы. Лица один за другим поворачивались в сторону шума, вампир улыбался.
- Как же вы вовремя юная леди.
Да свершится…
- Следующая осень отмечена знаком судьбы…
Пусть вкусит…
- Как в пророчестве юная леди, у него родится…
Взгляни, Господин…
- А я лишь дам его сыну кровь. Простите великодушно, мой маленький darling.
- Нет-нет, прошу…
…И родится он в маске, под крик безумной женщины. Рождение искупится смертью. И жить он будет проклятьем, рожденный от демона, осквернившим ангела, демоном…