Пьянка была в среду, в начале апреля: на темных влажных ветках дубов зажигались первые клейкие листики и небо казалось насыщенно-синим. А в воздухе разливается наркотический сладковато-пряный запах разбуженной земли в перемешку с прошлогодними травами. Собственно, в этот вечер они и познакомились — она и Саске. По идее, познакомиться они должны были раньше, все же он лучший друг Узумаки, но как-то не сложилось. Да и сегодняшний вечер был случайностью, иначе бы Сакура хотя бы накрасилась и одела бы хоть сколько-нибудь винтажные шмотки, а то и вовсе бы не пошла — от греха подальше. Все-таки на первом курсе математического, она самая умная студентка. Но случайность есть случайность и она прется на вечеринку года в старых джинсах и в черной майке с надписью «рок-н-ролл». И без сумки, так что прощай парфюм от Covet и пудреница с золотым ангелочком на крышке. Тем более, что ни того, ни другого у нее никогда не было. Сакура самая умная студентка на курсе и самая бедная, если бы не Узумаки, ее бы затравили. А теперь она даже популярна — тем, что никому не дает списывать и тем, что хорошенькая, но ни с кем не спит. И тем, что дружит с Наруто, который дружит с Учихой. И надо же такому случится, что именно в таком сугубо-повседненом виде и именно с такими циничными мыслями она и завалилась в компанию, в скромный шестиэтажный домик Узумаки. — Йо! — они приветственно, хлопают ладонью о ладонь и Наруто насмешливо ей улыбается. Вообще-то, дружбы между мужчиной и женщиной восемнадцати лет отроду не существует, но они с Наруто приятное исключение из правил. Они остаются им даже после второй бутылки на двоих. В голове легкий шум и картинка действительности стремительно перекашивается, еще никогда Сакуре не хотелось спать так сильно. Потом все взлетает вверх и Узумаки пьяным голосом заверяет ее, что он, друг и почти что брат, и сейчас спасет ее от алкоголиков и маньяков с параллельного потока. Сакура чувствует, что куда-то утекает, словно вешние воды, потом проваливается в мягкую тьму и наконец, отрубается. Хорошо... А когда приходит в себя, то понимает, что находится в довольно узком и темном месте, над головой покачиваются странные тени, а прямо перед носом двери. Ну что ж, это не гроб, откуда бы в гробу взяться дверям? Сакура, чувствуя себя Алисой в Зазеркалье, робко стучится в дверь и слышит раздраженно-недоуменное: — Кто там? — Я, — чуть не плача, заявляет Сакура, — студентка с первого курса. Можно выйти, а? За дверью наступает молчание. Это несколько напрягает и студентка с первого курса, Харуна Сакура, приникает глазом к дверной щели. Очень недальновидно, понимает она, когда дверь распахивается и она выезжает на стопке чьих-то джинс прямо на пол. Вообще, стоять на четвереньках, утыкаясь лбом в чужие колени не особо приятно, по поднимать голову упорно не хочется — что может быть глупее, чем стоя на карачках, смотреть снизу вверх на своего спасителя? Сакура уныло вздыхает и все-же смотрит вверх — надо соблюдать законы жанра. Темноокий ангел возвышается над ней, не делая попытки наклониться и помочь ей подняться. Черные растрепанные волосы, надменные губы и темные, безлунные глаза — две бездны. И Сакуре вдруг кажется, что она могла бы стоять перед ним на коленях всю жизнь, вглядываясь в космическую темноту его глаз. Учиха Саске. Она и в самом деле не была с ним знакома, но видела много раз. Издалека, конечно, такой, как она, рядом делать нечего — только вид портить. Он слишком богатый и слишком красивый для нее. Сакура медленно поднимается и вопреки правилам хорошего тона долго, не отводя взгляда, рассматривает его. Красивый, наглый, высокомерный — таким она видела его каждый раз, сталкиваясь в институте. Но теперь, стоя нос к носу, она видит больше — его непреодлимую магическую притягательность. В нем нечто большее, чем красота. — И что ты делаешь в шкафу? — в темных глазах холод и брезгливое высокомерие. Также, как и Сакура, Учиха не отодвигается и они против воли стоят почти вплотную друг к другу. — Это секрет, — уныло сообщает Сакура и бредет к выходу из комнаты. В конце концов, она пережила свои пятнадцать минут позора и имеет право хотя бы удалиться с некоторым достоинством.
Потом был четверг с проверочной по экономике, потом пятница с опозданием на первую лекцию и сумбурные выходные, посвященные пробежке по библиотекам Токио. А в понедельник она поджидает Узумаки на выходе, но вместо него сталкивается с Учихой. Она стоит между рядами одежных шкафчиков почти у двери, а он напротив — на другом конце темного ряда. Их взгляды сталкиваются, почти вышибая искру, и на мгновение маска благовоспитанного блестящего мальчика сползает с Учихи и Сакура видит в его глазах все его темное прошлое и свое такое же темное будущее. Вот так однажды во второй понедельник апреля вся ее жизнь покатилась под откос. Черт знает сколько понедельников после этой встречи они держались друг от друга на расстоянии, сталкиваясь лишь взглядами, но Сакура чувствует — между ними все изменилось. Между ними стало жарко. Она чувствует этот жар и чувствует Саске, словно металлоискатель мину — на расстоянии в сотню метров. Притяжение так велико, что ей кажется она может предсказать его местанахождение в пределах Токио с точностью до сантиметра. Сакура понимает — такое безумие не может длиться вечно, и когда однажды в большом перерыве он подлавливает ее у выхода и затаскивает на территорию заброшенного корпуса, ее это не удивляет. Это кажется ей логическим завершением их мрачного флирта. Впрочем, Сакуре есть чем гордиться — она сопротивлялась его поцелуям и ласкам дольше остальных — почти пять минут. Или, может, она сопротивлялась себе? Но как бы то ни было, себе ли, ему, но она проиграла. Сакура жадно отвечает на поцелуи и позволяет ласкать себя, но сама дотрагиваться не осмеливается, даже теряя голову, она все еще не понимает, что этому совершенству нужно от нее. Саске грубо вталкивает ее в холодный бетонный пол и Сакура подчиняется, она знает он не будет с ней нежен — ни сейчас, ни потом. И вскоре последние мысли утекают из ее головы в никуда, Сакура теряет чувство времени, пространства и собственного достоинства, выгибаясь под горячими руками, и тихо стонет от первой боли в такт его дыханию. А после все кончается и оба лежат на полу, не желая двигаться, Сакура тоскливо гадает, что Учихе с этого перепадет. Может, он поспорил с друзьями на бутылку пива, что подцепит угрюмую первокурсницу? Или ему не понравилось, что она немного полежала в шкафу Узумаки и все произошедшее сегодня типа месть? А может он пишет диссертацию на тему «как лишить девственности по-быстрому»? Хотя нет, точно нет — он же на экономическом... — Ты красишься? — Саске приподнимается на локте и едва уловимым движением вытягивает розовые прядки из растрепавшегося пучка. Он не предлагает ей лечь на его пиджак, чтобы не простудиться и не старается прикрыть ее наготу платьем и это нежное поглаживающее движение выглядит почти издевкой на фоне его пренебрежительного отношения. — Нисколько, — вздыхает Сакура. Ей часто задают этот вопрос. — Но они розовые, — Учиха хмурится и наклоняется ниже, желая рассмотреть корни волос. — У нас в роду были барби, — припоминает Сакура семейную отмазку. Она не чувствует боли, когда он резко запрокидывает ей голову, стремясь рассмотреть феноменально-розовый цвет поближе, терпит и даже находит в этом некое извращенное удовольствие — он так близко, что она чувствует его дыхание на веках. А после он легонько отталкивает Сакуру и выходит, даже не оглянувшись. Вот примерно с этого момента и начинается ее ад. Территория старого институтского корпуса становится их запретным альковом. Во всяком случае местом встречи это назвать нельзя. Да они и не встречаются, просто иногда Саске становится скучно и он поджидает ее у выхода в тени старого дуба, дергает за руку и говорит «пойдем». И Сакура идет. Она готова пойти за ним куда угодно. Иногда ей становится стыдно от его пренебрежительного взгляда, словно он ждет, что в Сакуре взыграет гордость и она откажется, но она, как покорная рабыня, готова умереть за один его поцелуй. Она худеет, бледнеет, движения становится слишком резкими, словно у чахоточных больных, а ее сердце превращается в мишень для стрел его безразличия. Она перестает быть девушкой, другом, возлюбленной, дочерью и целеустремленной студенткой и постепенно превращается в вещь Саске, заклейменную однажды его сладкими безумными ласками. А Саске даже не смотрит на нее, после того первого раза — больше никогда не смотрит, проходит мимо, недосягаемый и прекрасный. Но она прощает ему это. И прощает ему почти изнасилование летним вечером после занятий, прямо на земле, в промокших от дождя зарослях сирени. И последующий грипп в сорокаградусную жару тоже прощает. Когда она едва дышит от зашкаливающей температуры, ей кажется она простит ему все, даже смерть. А через неделю гриппа, у нее начинается едва ли не ломка — она не видела его семь дней. Сто шестьдесят восемь часов. Десять тысяч и восемьдесят минут. И не выдерживая пытки, она с температурой под тридцать восемь тащится в институт, чтобы просто увидеть его, хотя бы разочек. — Ты супер бледная, — заявляет ей Узумаки на лекции. — И супер горячая, — вторит Ино, дотрагиваясь до ее лба. — Не женщина, а курица-гриль. Ты нафига притащилась-то, умереть охота? — Свихнулась на своей математике, — присоединяется к лингвистическому марафону Шикамару. — Могла бы и дома перекантоваться, мы тебе тут лекции задвоили, так что все путем... Но Сакура уже не слушает, она привычно отключается от друзей и от действительности, как отключилась от них уже давным-давно, когда Саске сказал ей «пойдем» впервые. Она лихорадочно всматривается в крайний левый стол — на совместных парах с экономическим факультетом, Саске всегда садится там. Сейчас там Неджи. Она бубнит Наруто о том, что ей лучше сесть у окна и на ватных ногах тащится к левому, крайнему. Она болтает с Неджи о ничего незначащих пустяках, а сама ласкает пальцами дерево стола, ее пальцы изучают каждую неровность, каждую щербинку, словно крадут частичку Саске. Она так увлекается, что не сразу слышит злое: — Подвинься. Что ж, можно считать программа минимум на сегодня выполнена — она увидела Саске. Губы презрительно изогнуты, а в глазах полыхает гнев, он так яростно сжимает кейс, что костяшки изящных сильных пальцев белеют от напряжения. В эту секунду он так хорош собой, что у Сакуры замирает сердце. Когда он кидает на стол ноут и садится рядом — так близко, что она кожей ощущает электрическое поле его присутствия — Сакура понимает, что программы минимум ей недостаточно. Она кидает быстрый взгляд на Саске и впервые за долгое время чувствует отвращение к себе — за то что смеет желать его телом, за то, что смеет любить его сердцем. Впервые за долгое время она ощущает свою любовь, словно бездонную, безвременную пропасть, а мама говорила, что от любви вырастают крылья. Тогда что здесь не так? Почему одни летают, а другие падают? Сакуре становится так паршиво, что она едва выдерживает статистику — ее любимый предмет — а после, отпросившись, она почти сбегает от этого невыносимого контакта. Она почти доходит до задних ворот, решив срезать через парк, когда ее с силой вталкивает в дубовый ствол. Сакура непроизвольно упирается в дерево, но обернутся не успевает. — Проклятая сука, — сильная рука пригибает ее голову, заставляя касаться лбом влажного древесного ствола. Сакура мгновенно узнает голос в этом полушепоте-полушипении. Однако, тон, слова не вяжутся с безупречным обликом идеального первого ученика. — Саске? — неверяще переспрашивает она. — А ты что, ждешь кого-то другого? — злой смешок. — Случайно не придурка с первой парты? Придурка с первой парты? Это Саске про себя что ли? — Не жду, — задыхаясь от накатывающего возбуждения, уверяет Сакура. Это чистая правда. Все что она ждала, это стандартные пять грамм нурофена в ближайшей аптеке. Сакура стыдится своей унизительной позы. Стоять вот так, с заломленной за спину рукой, упираясь щекой в дерево, не делая ни единой попытки вырваться и зная, что он рассматривает ее — влажную от болезненной температуры, сорокоградусной жары и проснувшегося желания, с задравшейся короткой юбочкой, задыхающуюся от его томительной близости. На предел слышимости от них — ни единого звука, на расстояние взгляда — ни одного движения. Только он, она и сорок градусов между ними. — Я не люблю тебя, — его губы одновременно со словами ласкают ее висок, его тело накрывает ее сверху и прижимается так сильно, что Сакура вместо того, чтобы расстроиться или хотя бы удивиться его словам, непроизвольно подается назад, стремясь усилить порочный контакт. Еще чуть-чуть и она достигнет температуры кипения. — И никогда не женюсь на тебе, ты же понимаешь? — Сакура почти не слышит его слов. На этот раз Саске жесток более обычного и постепенно наслаждение дополняется болью. — Я никогда так не думала. Я вообще не думала ни о чем подобном, — он прижимается щекой к ее щеке и ей кажется, что каждое, сказанное ими слово, звучит прямо у них в голове. Словно они не говорят, а обмениваются мыслями телепатически. И она и в самом деле ни о чем подобном не думала, она бы не осмелилась. Мечтать о свадьбе или о чем-то хотя бы относительно постоянном с Саске? Политический концерн Учиха, да и сам Саске раздавили бы ее только за одну мысль об этом. — И Неджи тоже. И никто другой — ты должна понимать такие простые вещи. Тут почти все сидят на миллионах и ты для них лишь бедная студентка, которую спонсирует совет директором за хорошие мозги. Они все будут использовать тебя, но никогда не полюбят, — Саске по-прежнему удерживает ее спиной к себе, словно эта своеобразная искренность между ними возможна только пока они не смотрят в глаза друг другу. И эти слова, словно отравленный нож, ранят ее в самое сердце. Сакура бьется в стальном кольце его объятий, больше не желая его поцелуев и не замечает собственных слез. — Я думаю это не так, — Сакуре, наконец, удается развернуться к Саске лицом и она говорит не отводя взгляда от горящих черным пламенем глаз: — Я думаю, что если ты меня и не любишь, это вовсе не значит, что я не заслуживаю любви вообще. Еще она собирается добавить, что понятия не имеет при чем тут Неджи, но не успевает — левую щеку обжигает пощечина. Удар оказывается неожиданно сильным и Сакура, отшатываясь, оседает на землю. Она прижимает руку к щеке и непонимающе смотрит на Саске — ее никогда раньше не били. В глазах Учихи злость и вина, и эти такие неожиданные для нее и неприсущие ему эмоции, делают Саске просто человеком. Гордым, надменным, бессердечным, но все же человеком. В этот вечер он ведет ее за руку на глазах у всего института и отвозит на своем харлее домой. Они больше не разговаривают и Сакура, кусая губы, прижимается к его спине, когда они несутся сквозь расплавленные вечерним солнцем улицы. Когда он был для нее совершенством, она не смела даже мечтать о нем, но теперь все иначе. Теперь она знает, что Саске может чувствовать: любить, ненавидеть, желать чьих-то ласк, так же как она сама мечтает о его. Кто она, та неведомая другая, для которой он станет возлюбленным, и любви к которой стыдится не станет? А у нее всего этого не будет. Сакура знает он высадит ее у порога и умчится в душную июльскую ночь, а она будет кататься в пустой постели, завывая от одиночества и отчаяния.
А утром Сакура с ужасом обозревает себя в туалетном зеркале. На скуле синяк, на шее засос, а на правой руке отпечатался захват Саске. А это значит, ей придется сидеть дома еще неделю и грезить проклятым Учихой семь беспощадных дней. Семь ночей, наполненых мечтой о несбыточном. Теперь, когда Сакура видела его человеческое лицо, она не может не думать о том, что все могло бы быть иначе. Она касается раненой щеки и улыбается своему отражению — говорят, в христианстве принято подставлять правую щеку, если тебя ударили по левой. Сакура атеистка, как все математики, но на короткий миг ей хочется взмолиться чужому богу об освобождении от проклятой любви, которая иссушила ее сердце. А в новый понедельник, она идет с твердым намерением игнорировать Учиху до судного дня. В конце концов, то, что она влюбилась в него до полного выключения мозгов, не означает, что ей можно отвешивать пощечину всякий раз, когда у него будет плохое настроение. Она пропускает первую пару — история ее нелюбимый предмет — и не ожидает увидеть в холле кого-то еще. Но Саске, как и во вторую их встречу стоит в конце длинного коридора одежных шкафчиков и Сакура мгновенно забывает, что собиралась послать его куда подальше всего секунду назад. Она покорно идет за ним, но он неожиданно вжимает ее в стальную дверцу чьего-то одежного шкафчика и нежно ласкает ее именно там, где неделю назад его руки были так жестоки. И Сакура неожиданно смелеет, раскрывается ему навстречу, осмеливаясь ласкать его сама, вырывая тихие едва-слышные стоны из его груди. Они медленно целуются в полутьме холла, даже не думая, что в любой момент может кто-то их увидеть. Она погружает пальцы в его густые непокорные волосы и нежится в его сбивчивом шепоте о том, что она проникла в его голову, что он думает о ней, что он готов возненавидить ее за это. Короткий предварительный звонок разбивает их объятья и Сакура еще пошатываясь от только что пережитого прекрасного сна почему-то идет не на лекцию, а домой. Не идет — летит. А на следующее утро она находит в своем шкафчике записку «В кабинете физмата в десять». Почерк ей незнаком, но с другой стороны она понятия не имеет какой почерк у Саске. И у самого кабинета ее вдруг охватывает дурное предчувствие, но она все же открывает тяжелую дверь. Двое переплетаются телами прямо на кафедре; девушку Сакура не знает — классическая японская красавица с надменным лицом. Саске медленно оборачивается и несколько секунд безмолвно смотрит на нее, а потом неожиданно улыбается: — Сакура, закрой дверь с обратной стороны, — он не отрываясь смотрит на нее темными пасмурными глазами, — Хотя, конечно, можешь остаться и понаблюдать... — Может она захочет поучаствовать? — у красавицы голос под стать — лукавый и нежный, — не прогонять же девчонку... Саске хмурится и делает вид, что обдумывает ее слова: — Не-а, — наконец, решает он, — я не хочу собой делиться. Сакура с усилием закрывает дверь, но их голоса еще слышны и она словно заколдованная стоит и вслушивается в их насмешки. — И где ты подцепил эту дурочку? — удивляется красавица. — Эй, у нее айкью под две сотни в отличии от тебя— смеется его беспощадный голос, — ты бы слышала что она мне говорила во время... Сакура даже не может уйти — она должна дослушать до конца. Это жизненно важно. Даже когда голоса стихают, ей кажется, что она может уловить через стену их дыхание. Она не знает, как долго стоит все еще держась за ручку двери, и не чувствует чужих рук, которые перехватывают ее ладони и уводят Сакуру из эпицентра ее маленькой смерти.
В себя она приходит в тесной комнатке, забитой мольбертами и красочными картинами весьма феерического содержания. За окном — непроглядная тьма, а в ее, окаменевших от шока, руках пристроена чашка профессионального медицинского цвета — кипено-белая. Мерзкий цвет. Сакуре нравится черный. На ней и сегодня черная майка и черные джинсы — словно траур по случаю. Она неприлично хихикает от циничной мысли и, давясь, отпивает холодный сладковатый чай. — Это нервное, — сообщает успокаивающий голос. Еще нелегче. Двадцатилетний сладкоголосый красавчик с третьего курса экономического. Брошенные им девушки отзывались о нем нелицеприятно. Кажется его зовут Сай. — Я — Сай, — что ж, имя она угадала. — Сакура, — не отстает Харуно. — Брось ты этого ублюдка, — у Сая убаюкивающий голос, как волны в штиль. Сакура болезненно усмехается: — Ублюдок опередил меня на несколько десятилетий. Так что приходи вчера со своим советом. — Все так плохо? — Сай явно не верит, что любовь может длиться больше часа. Да, все плохо. Ей так плохо, что она даже не может расплакаться и почувствовать временное облегчение. Сакура аккуратно ставит на стол чашку и выходит, даже не поблагодарив за кратковременный приют. Однако, домой они идет вдвоем по ночным, удушающе-жарким улицам — Сакура впереди, а Сай на шаг сзади.
И с этого момента жизнь превращается в ад. Сакура мечется по квартире, стараясь заполнить учебой каждую свободную минутку, а посещение института становится пыткой, словно назло, они с Саске сталкиваются почти каждый день. Он замечает ее не больше, чем интерьер, будто давая понять, что ей нет места с ним рядом. Он не понимает, что и без него Сакуре тоже нигде нет места. Ее жизнь лишилась покоя. Она не может есть, не может спать, не может полноценно учиться. Каждый кусок кажется ей пресной дрянью и Сакура чувствует себя космонавтом, поедающим безвкусный дневной рацион из тюбика. Она прочитывает каждую фразу по несколько раз и не понимает ее значения. Она не спит — она теряет сознание на несколько черных часов, лишенных сновидений. Целыми вечерами она сидит на диване, прижимаясь плечом к стене и вглядывается бессоными глазами, как за окном тягучее яркое лето сменяется осенней свежестью. Она с удивлением обнаруживает, что пальто ей чертовски велико, а свитера, которые еще год назад были ей впору, теперь висят на ней, как безразмерные тряпки. Покачиваясь от пронзительного ноябрьского ветра она доходит до института и обратно — единственное усилие, которое выдерживает ее организм. Сакура перестает отвечать на телефонные звонки, она знает, стоит ей только заговорить, она станет рассказывать о Саске любому, кто согласится ее слушать. А за любую откровенность надо платить — Учиха хорошо научил ее этому. Говорят время лечит, но она помнит все. Это его отравленный голос бежит по ее венам вместо крови, его прикосновения отпечатались на теле, подобно ожогу. Каждая их встреча прокручивается у нее в голове, как испорченная кинопленка, вживленная в мозг. Снова и снова Сакура вскрывает горящую рану и проводит невыносимую операцию на сердце до бесконечности. Но хуже всего то, что она все еще ждет его, отзывается на каждый шорох, каждый скрип. Она знает, что Саске не придет, но все-таки ждет. Не может не ждать. Узумаки — единственный, кого она пускает в дом, он не задает ей вопросов и Сакуре кажется, что он обо всем догадывается. А она не собирается заговаривать первой, ей хватает сообразительности понять, что если Наруто о чем-то догадывается, то остальные уже знают наверняка. Но он ее друг и она доверяет ему, позволяет впихивать в себя котлеты, вливать кофе, позволяет мыть себя и даже укладывать спать. Она не стесняется своей наготы, словно существует лишь в духовной ипостаси, а тело — последний земной оплот — медленно отмирает. Наруто не знает, чем ей помочь, поэтому просто сидит рядом и гладит ее по голове, как смертельно больного ребенка.
А после Рождества, наполненного холодом и бессоницей, она сталкивается с Саске в пустом коридоре. Его короткий взгляд, словно удар в самое сердце — жалость и вроде бы брезгливость. Словно он притронулся к чему-то гадкому и разрывается между неосознанным желанием помочь неприятному для него существу и гигиеническими соображениями. Это даже хуже ненависти. Это хуже смерти. Это словно недостающая пощечина по правой щеке. Сакура отшатывается, а он проходит мимо так быстро, как только позволяют приличия. Она не идет на лекцию, она ходит по институту кругами, пока снова не попадает в маленькую комнату, заполненную миром абстракционизма. И Сай, не удивляется ее приходу, словно ждет ее с того первого июльского вечера вдвоем. — Я думала ты на экономическом... — грустно говорит Сакура и неожиданно пугается своего хриплого голоса. — Я на экономическом, — поддакивает Сай, — предки жаждут продолжения семейной династии. И я думаю, что буду неплох, как финансист, хотя, наверное, и вполовину не так хорош, как художник. И без перерыва добавляет: — Так унижаться нельзя, — он неотрываясь смотрит в ее глаза, словно хочет ментальным усилием протолкнуть в ее голову какую-то важную мысль, — это нехорошо. Это неправильно, понимаешь? Сакура охотно кивает, но на самом деле не понимает. Она отдаст левую руку, если Саске вернется — пусть даже на одну ночь. Она часто думала об этом, соизмеряла боль от потери того и другого, и согласна на любую ампутацию взамен утраченной любви. — Да что ты понимаешь в любви? — вяло говорит Харуно, — ты ни с одной девчонкой не встречаешься больше пятнадцати минут. — А ты думаешь, что понимаешь больше, встречаясь не больше пятнадцати минут только с одним человеком ? Сакура замирает, но в его голосе нет желания обидеть, лишь глубокое зрелое бесстрастие. — Для того чтобы влюбиться достаточно минуты, — упрямо возражает Харуно. — Для того, чтобы заболеть достаточно вдоха, — Сай рассматривает ее темными непроницаемыми глазами, — если ты будешь лечить себя от любви, то никогда не поправишься. Лечись от Учихи, как от гриппа. Надо бы уйти, но Сакура стоит у двери, словно заколдованная. — У Учих это семейное — их не любят, ими болеют. С одной стороны это лестно, а с другой — любовь, как болезнь, это же диагноз. Я знаю что говорю, у моего папаши с ними едва ли не вековой бизнес. Даже если бы он влюбился в тебя серьезно, то все равно не смог бы с тобой встречаться — ему бы просто не позволили. Ты для них просто бедная студентка. Те же, слова, что сказал ей Саске. Интересно, кто-нибудь кроме Узумаки считает ее за человека в этом заведении? — И какой у меня диагноз? — она так давно не улыбалась, что растянутые в улыбке губы кажутся ей оскалом, а истонченная, высушенная зимними холодами кожа, так натягивается, что Сакуре хочется потереть лицо пальцами. — Затяжное воспаление легких. Тут без антибиотика не обойтись. Сай подходит так близко, что она видит разноцветные блики от лампы в его глазах. Он вдруг кажется ей похожим на кошку: загадочный, со сладким голосом и тихими движениями, и со стальными когтями, спрятанными в мягких лапах. Саске она бы сравнила с хищником покрупнее — кем-то более сильным, но и чуть более примитивным. И тут же вспоминает, как его сильное тело выгибалось в ее руках и замирает от почти физической боли. — Какой антибиотик? — цинично вопрошает Сакура, но вместо сарказма в ее голосе звучит мольба. Сай больше не улыбается. И за секунду до, она понимает ответ на вопрос, но усилием воли терпит поцелуй, подавляя первый, почти животный порыв оттожения. Хотя поцелуй — это сильно сказано, они, как первоклашки, едва прижимаясь губами, стоят в напряженной позе, чтобы не дай Бог, не соприкоснуться ничем кроме губ. И когда он отстраняется, Сакура вдруг понимает, что этот поцелуй напрочь лишен какого бы то ни было сексуального или оскорбительно подтекста. И на Сакуру впервые за шесть месяцев снисходит благословенное отупение. Она разрешает Саю проводит себя домой и они жуют у нее дома переваренные пельмени под недовольным взглядом Узумаки. Потом Наруто заявляет, что будет жарить котлеты и цепляет на себя мамин фартук с забавными слониками. А потом заставляет ее отыскать второй такой же — для Сая. А после они шумно собираются по домам, и Сай снова целует ее — на этот раз в щеку. И Сакура с удивлением понимает, что почти целый час не вспоминала о Саске. Но снова наступает ночь и она снова, поскуливая от тоски, сворачивается в калачик. Но следующий день оказывается совсем не плох, Сакура заставляет себя выпить кофе, сложить в сумку учебники и выйти из дома пораньше, чтобы успеть заскочить на пару минут к Саю. А через месяц она вдруг обнаруживает, что ходит к нему, как на работу, а к началу весны по институту ползут слухи о том, что они встречаются. Рядом с Саем она чувствует непонятное ей самой облегчение, возможно, потому что он единственный с кем она может говорить о Саске. Благодаря ему, она больше не наедине со своим горем.
В июне снова палит солнце и Сакура лениво тащится на дополнительные занятия, как и год назад. Выглядит она все еще плохо, но синяки под глазами скорее синие, чем черные, да и анорексия ей больше не грозит. Отупение потихоньку отступает, но взамен ее ровное настроение разбавляется редкой,но внезапной и непредсказуемой вспыльчивостью. Как стиральная машинка без заземления — нет-нет, да и шарахнет током. А в остальном более, менее. И единственное, что огорчает ее в данный момент, это купленная на распродаже юбка, которая потихоньку сползает на бедра. И Сакура, стараясь не делать резких движений, почти заплывает в угол сада к подсобкам — сюда, с момента основания института, даже собаки не забредали. Она торопливо подтягивает пояс и понимает, что теперь ей слишком больно упирается в спину застежка от бюстгалтера. — Вот черт. Черт, черт, — бормочет она стягивая футболку, когда согласно закону подлости сползает заколка и волосы розовым дождем падают на лицо. А потом женская интуиция говорит ей поднять голову. Учиха смотрит на нее в упор черными, бесконечно-траурными глазами, а она стоит перед только что не голая, с лицом, закрытым волосами, как двойник девочки из «Звонка». Он медленно подходит к ней, а Сакура, вопреки всем добрым советам, делает шаг ему навстречу. Он нужен ей — этот последний раз. Она помнит, как больно Саске оттолкнул ее, но не может и не желает проглотить эту горькую пилюлю. Она хочет разжевать ее как следует, впитать в себя всю ее горечь, чтобы больше никогда — никогда! — не повторять этой ошибки. Они целуются, как сумасшедшие, катаясь по выжженой солнцем траве, выгибаясь от особенно нежных прикосновений. И на этот раз Сакура трогает, ласкает его сама, наблюдая, как он задыхается под ее руками от сладкой муки. Она пьянеет от его неожиданной покорности и тут же пугается — хищники не подчиняются, они лишь выжидают в засаде. Но насторожиться не успевает, Саске рывком подминает ее под себя и целует так крепко, словно хочет оставить на ней свое клеймо. Тавро. И Сакура вдруг понимает, что, возможно, вопреки прогнозам Сая, будет любить Саске всю жизнь и, наверное, никогда не простит ему этого. Она все еще не понимает, почему Саске так отзывается на ее прикосновения, если она для него не важна, но понимает, что никогда не спросит его об этом. И , вопреки ожившей от его поцелуев надежды, что все будет хорошо, понимает — хорошо уже ничего не будет. Что все это время, когда она покорно прощала его тычки, она на самом деле никогда ничего и не прощала — копила, чтобы никогда не простить. Она тяжело вздрагивает под ним от оргазма-отчаяния и притягивает к себе его лицо, целуя в губы, пока в легких не кончается дыхание. А когда затихают последние содрогания и они торопливо натягивают одежду, стараясь не касаться друг друга, Сакура спрашивает: — У тебя есть ножницы? У него есть. Маникюрные. Она вертит в руках миниатюрное произведение искусства и со вздохом отрезает первую прядь. Потом еще одну. И еще. И каждый щелчок ножниц, словно маленькое убийство. Но Сакура не останавливается и режет свои волшебные длинные волосы до тех пор, пока ее голова не становится похожей на пушистый воздушный шар. Она возвращает ему ножницы без стандартного «спасибо» и без улыбки — она все ще не может ему улыбнуться, — но он не протягивает руку и они падают в траву маленькой серебрянной полоской. Она рассматривает его и вдруг с удивлением замечает, что Учиха выглядит не лучше ее — под глазами залегли тени, а скулы словно бы заострились, однако каким-то мистическим образом эта болезненность ему даже идет. И Сакура с ужасом понимает, что вновь поддается гипнозу его магической красоты. Она отступает от него на шаг, потом еще на один. — Я все еще люблю тебя, — слова даются ей с трудом, — но так будет не всегда. Когда мы закончим институт и перестанем видеться даже в моих мыслях, я знаю, что буду жить без тебя. И буду счастлива. Я обязательно буду счастлива — для меня это дело чести. Его ответный взгляд полон ненависти, он резко дергает Сакуру на себя и впивается в ее рот. А когда отталкивает, то улыбается ей тяжелой злой улыбкой — так улыбаются лишь на прощанье. Словно дает понять — они расстаются врагами.
А через неделю она узнает от Узумаки, что Саске совсем сьехал с катушек — послал папу лесом, чего не случалось с момента его рождения, и бросил институт, и теперь ведет из окопов своей комнаты переговоры с Итачи на предмет учебы за границей. И Сакуре вдруг кажется, что он сделал это для нее, хотя, конечно, дурацкая мысль... А спустя еще пару месяцев, когда Саске уже уезжает, то ли в Англию, то ли в Америку, Ино опознает в записке почерк Карин, которая если и встречалась с Саске, то только в своем воображении. И что слухи по всей видимости по институту распускала она же и заткнулась только после того, как Учиха сам вычислил болтушку. Сакура слушает и тихо радуется, что узнала об этом только сейчас — отказаться от Саске, считая его сволочью в кубе было гораздо легче. Сай по-прежнему провожает ее домой и она постепенно оттаивает, впускает его в свою жизнь, и даже приобретает по его настоянию в модном бутике блеск для губ и тушь с каким-то там объемом — первые атрибуты женственности за полтора года. Она не рассказывает Саю о том случае, это ее единственный секрет от него. И она не признается в нем даже под пыткой, она скорее умрет, чем причинит такую же боль, которую однажды испытала сама. Поэтому она молчит. А может молчит потому, что Сай именно тот, кого она хотела бы встретить, если бы не встретила Саске. Ее жизнь потихоньку налаживается, волосы отрасли до каре, а вес наконец-то пришел в норму. Она снова любит статистику, и, как раньше, не успевая на обед, торопливо давится бутербродами в перерыве, стараясь одновременно удержать лекцию на колене. Ей прочат внушительное будущее, и периодически приглашают в кабинет директора, где Сакура, в присутствии представительных личностей, отвечает на весьма личные вопросы и заполняет сложные логические и математические тесты. На самом деле, тесты кажутся ей простыми, но она помалкивает — это ведь не ее дело, верно? А по вечерам, она бегает на свидание с Саем, изредка поддается уговорам Узумаки сгонять на футбол и шатается с Ино на выходных по парку около дома — просто ради свежего воздуха. Но иногда, в особенно темные ночи, она вдруг вспоминает его, где-то там, в глубине — на уровне мускульной памяти, и задыхаясь от горя, тихо завывает в подушку. Но приступы становятся все реже и реже и Сакура даже начинает думать, что к окончанию института ей удасться сдержать свое обещание. Забыть Учиху Саске.
